— Хорошо, приму, учту, намотаю на ус, — успокоительно произнес Гришин, подошел к комоду, по- хозяйски налил две рюмки водки. — Давайте беречь нервы, Гаврила Емельянович. Все болячки от них, окаянных!
Выпили, улыбнулись друг другу.
— Госпожа Бессмертная когда выписывается из больницы? — спросил следователь.
— Завтра. А через три дня дает первый спектакль.
— Отлично. Нынче я проведаю мадемуазель. Для успокоения наших с вами душ.
Били в пыточной Кабана умело и беспощадно, чтобы все кровоподтеки и синяки уходили в тело, а не на лицо. Затем подвешивали за руки под потолок, привязав к ногам по пудовой гире.
Вор стонал и кричал, молил пощады и терял сознание.
Полицейский чин, молоденький и щеголеватый, с непонятным удовлетворением смотрел на пытки, ковырялся в зубах палочкой, самодовольно поглядывал на младшего полицейского чина Феклистова у двери, укоризненно качал головой.
— Не желаешь, Ваня, работать с нами. Никак не желаешь.
Вор стонал, с трудом понимая, что ему говорят.
— Ведь очевидно, что видел кого-нибудь из своей кодлы. Видел, а признаваться не хочешь. Нехорошо, Ваня. Вот за свою несговорчивость теперь и страдаешь. Они на воле водку пьянствуют да девок щупают, а ты тут страсти Христовы терпишь. Терпи, раз сам выбрал такую судьбу.
Палачи прибавили еще вес на ногах, Кабан дико закричал и потерял сознание.
Полицмейстер Агеев Василий Николаевич сидел в роскошном кабинете за своим рабочим столом, листал толстую папку с материалами о Соньке Золотой Ручке, изучал доносы, рапорты, протоколы допросов, ранние снимки воровки.
Дотянулся до колокольчика, позвонил.
В кабинет тут же вошел помощник, вышколенно вытянулся, прижав руки к бокам.
— Слушаю, ваше высокопревосходительство!
— Ну-ка, любезный, наведи справки о двух француженках, остановившихся в «Европе».
— Извольте, Василий Николаевич, назвать имена дам.
Агеев черкнул на бумаге: «Матильда и Мари Дюпон», протянул листок помощнику.
— Постарайся проделать это в самое ближайшее время.
— Будет исполнено, ваше высокопревосходительство!
Табба была крайне удивлена, когда в сопровождении полицейского в палату вошел следователь Гришин с цветами и тонкой папочкой в руках.
Катенька, настороженная и испуганная, приняла букет, по знаку следователя покинула палату, а он подошел к приме, галантно поцеловал руку.
— Как здоровье, сударыня?
— Спасибо, хорошо.
— Знаю, что завтра вас выписывают, поэтому счел возможным навестить вас здесь, а не в вертепе по имени театр.
— Как мудрено вы выражаетесь, — улыбнулась прима, не сводя с Гришина настороженного взгляда.
— Это от бескультурья! — развел руками тот. — Куда нам, баклажанам, как нас обзывают, до вашей изысканной богемы?!
Табба пропустила реплику незваного посетителя, не сводила с него вопросительного взгляда.
— Понимаю, — кивнул Гришин. — Лежать надоело, а тут еще некий тип с сюрпризом. — Он принялся развязывать тесемки папочки, желая что-то извлечь оттуда. — Перейдем сразу к делу, сударыня. — Вынул из папки фотографию, показал Таббе. — Вам знакома эта дама?
Девушка не ответила, продолжала смотреть на снимок.
— Знакома или нет?
— Да, знакома.
— Где вы ее видели?.. С кем?
— Видела с господином полицмейстером. В театре и здесь.
— Она была одна?
— Нет. С двумя девочками.
— С двумя?.. Кто же они?
— Я не особенно вникала. Одна подарила мне медальон, — прима показала подарок. — Вторая… вторая, кажется, француженка.
— Значит, вы считаете, что эта дама не кто иная, как француженка, родственница князя Брянского?
— Полагаю, да.
Егор Никитич спрятал снимок в папочку, цокнул языком.
— Нет, мадемуазель. Это не француженка. Это совершенно другая особа.
Горло Таббы снова пересохло.
— А кто же это?
— На снимке — знаменитая воровка Сонька Золотая Ручка.
— Как… воровка?
— Вот так. Воровка с дочкой.
Табба была растеряна.
— Но ведь они с господином полицмейстером!.. Вместе!.. Разве это возможно?
— Пока не понимаю, — развел руками следователь. — Для меня сейчас это самая большая загадка. Но я ее разгадаю. Непременно разгадаю! Дайте время.
— Но я ничем не могу вам помочь. — Прима от волнения даже села на постели. — Прошу, больше не беспокойте меня.
— Обещаю, — склонил голову следователь. — Но позволю всего лишь один вопрос. — Помолчал, внимательно глядя на девушку. — Вы ведь, госпожа Бессмертная, родная дочь Соньки Золотой Ручки.
Табба вспыхнула.
— С чего вы взяли?
— Из архивных документов. Там все записано. — Гришин бросил взгляд с раскрытую папку. — Табба Ароновна Блювштейн. Верно? Именно под таким именем вы значились в детском приюте. А сестра ваша — Михелина Михайловна Блювштейн. Тоже росла в приюте, теперь с матерью. Теперь вы блистаете на сцене, а сестра ворует. С матерью. Такие вот судьбы.
Прима была в состоянии обморока.
— Что вы от меня хотите?
— Помощи.
— В чем?
— В поимке воровки.
— То есть матери? — Взгляд Таббы был жестким.
— Именно. Если вы считаете воровку матерью.
Табба помолчала, подняла красные от напряжения глаза.
— Что взамен?
— Ваша карьера. Жизнь. О нашем разговоре никто не узнает, обещаю.
— Об этом знают другие.
— Например?
— Гаврила Емельянович, например. Или тот же господин Изюмов.
Следователь подумал, вдруг улыбнулся легко и по-дружески.
— Ни о чем не беспокойтесь, сударыня. Гаврила Емельянович будет молчать, это в его интересах. Вы — прима театра. А господин артист? Думаю, с ним может на днях случиться весьма загадочное
