— Говори.
— Не здесь… дома.
Никита оглянулся, даже пожал плечами, улыбнулся.
— В следующий раз, Михель. Сейчас некогда.
— Прошу, начальник… это важно.
Поручик внимательно посмотрел на божьего человека.
— Ты как-то странно сегодня говоришь, Михель. Ты в себе?
— У меня просветление, начальник, — сумасшедший улыбнулся, показав беззубый рот. — Мне что-то надо сказать.
Никита Глебович снова пожал плечами.
— Ладно, пошли.
Они двинулись к дому Гончарова. Конвойный, дежуривший здесь, с крайним удивлением уставился на идущих, поручик махнул ему:
— Расслабься.
Поднялись на второй этаж, хозяин отпер дверь, пропустил Михеля вперед:
— Присаживайся. — Сам уселся напротив. — Слушаю тебя.
— Я по поводу дочки, — как можно четче произнес сумасшедший.
— Какой дочки? — не понял Гончаров.
— Моей дочки. Михелины.
Никите Глебовичу показалось, что он сам начинает тихо сходить с ума.
— Михель… По-моему, теперь я сумасшедший. Или у тебя действительно просветление?
— Я нормальный, Никита Глебович, — с улыбкой прошепелявил тот.
— А я какой, по-твоему?
— Тоже нормальный. Поэтому нужно поговорить по-мужски.
— По-мужски?!
— Да, по-мужски.
— По-моему, теперь я сумасшедший, — Гончаров потянулся за пачкой папирос. — Что тебе от меня нужно?
— Я убил поляка. Помните? После убийства ко мне вернулся разум.
— Бред.
— Я говорю правду.
— Как это возможно?
— Не знаю. Веление Господа.
Поручик выпустил густое облако дыма, жестко загасил окурок в пепельнице.
— Я сейчас вызову конвоира, и тебя засадят в карцер!.. Как симулянта!
— Не успеете, — спокойно ответил Блювштейн. — Я убью вас. И останусь дурачком. Это будет третье мое убийство.
Никита ухмыльнулся, раздавил окурок в пепельнице.
— Идиот. Сумасшедший. Верно?
— Я отец девушки, которую вы обесчестили. Она ждет ребенка.
— Знаю.
— Вы так спокойно об этом говорите?
— А почему я должен волноваться?.. Я рад, что она беременна. Это наше общее решение.
— Вы хотите, чтобы она родила здесь?
— Не уверен. Не исключено, что я отправлю ее на материк. В Санкт-Петербург.
— Одну?
— Пока не решил.
— Она каторжанка. Вряд ли ей позволят покинуть Сахалин.
— Оп-па! Любопытный поворот. — Никита Глебович встал, сделал пару шагов по комнате, с иронией спросил: — Вы желаете составить ей компанию?
— Вместе с матерью, — сумасшедший снова улыбнулся, обнаружив почти беззубый рот. — С Соней.
— То есть я должен устроить вам побег?
— Да, побег. Возможно, даже вместе с вами.
— Но я пока не каторжанин!
— Пока… Как только вы пожелаете решить судьбу Михелины, вас непременно отдадут под суд.
Гончаров остановился напротив сумасшедшего, некоторое время разглядывал его, заметил:
— Да, вы, сударь, действительно не сумасшедший, — направился к двери, толкнул ее. — Свободны!
Михель медленно поднялся, подошел к поручику, потянул дверь на себя, чтобы надзиратель не слышал разговора.
— Запомните, поручик… Я сумасшедший! Был им и остаюсь! Для каторжан, для поселенцев, для вас! Божий человек!.. А с божьего человека взятки гладки. Запомните это! — толкнул дверь и скрылся в полутьме коридора.
Сонька снова торговала в квасной лавке и ничуть не удивилась, когда сюда заявилась Михелина и опустилась на лавку. Она отпустила мужика с бутылью кваса, присела рядом.
— Это ты посоветовала Михелю явиться к Никите? — раздраженно спросила дочь.
— Я.
— Зачем?
— Чтобы поговорил с ним как мужчина с мужчиной. Как твой отец.
— Он почти все сломал!
— Что именно?
— Доверие, уважение… любовь, в конце концов!
— Какая же это любовь, если так легко ломается?! А доверие и уважение?.. Откуда они у графа к воровкам?
— Он любит меня! — выкрикнула Миха, смазав слезы с лица.
— Вот пусть и докажет свою любовь делом.
— Каким делом?
— Михель ему все объяснил. Или господин начальник ничего тебе не поведал?
— Он угрожал ему!
— А как по-другому?.. Он твой отец.
— Никита не может устроить побег сразу троим! Он сам загремит на каторгу!
Сонька снисходительно усмехнулась.
— Тебе он может устроить?
— Не знаю!.. Будет стараться!
— Вот и пусть постарается сразу для всех — для тебя, для твоей матери и отца. Какая ему разница, за скольких каторжан отбывать каторгу?.. Или ты готова бежать, оставив здесь самых близких людей? Способна драпануть, зная, что здесь подохнет твоя мать?
— Конечно нет.
— Вот ты на все и ответила. Вытри сопли и успокойся.
Мать фартуком прошлась по ее лицу, дочка прижалась к ней, и некоторое время они молчали.
— А что же делать, Сонь?
— Прежде всего береги нервы. Это может сказаться на ребенке. — Мать зачерпнула из кадушки кружку кваса, отпила сама, дала дочке. — Он-то понимает, что тебе рожать здесь нельзя?
— Конечно понимает.
— И что?
— Сказала же, будет стараться отправить меня ближайшим пароходом.
— Это пособничество в побеге, дочка.
