— Сейчас.
— Так ведь хоть собраться надобно. Это как голодный в баню!
— Лыжи у тебя есть?
— Есть. Как раз две пары.
— Доставай и с богом.
— Трехлинейку с собой?
— А то!.. Вдруг на зверя набредем или на человека со звериным обличьем. Давай патроны и сам собирайся!.. Жрачки тоже прихвати.
Кузьма вдруг метнулся по комнате, стал бессмысленно доставать что-то из ящиков и сундуков и тут же засовывал обратно. Натянул теплые ноговицы, тулуп, вдруг остановился.
— Правда, что ли, Никита Глебович велел меня убить? Или врешь?
— А какой резон врать? Видать, чем-то серьезным не угодил барину. Вот когда тебя выгнал из холодной, так мне и нашептал в ухо.
…Они вышли из амбара осторожно, таясь. В ночном небе висел месяц. Оба были на лыжах, за спинами виднелись привязанные войлочные котомки с провиантом.
Собаки во дворе подняли было гвалт, но Кузьма цыкнул на них, и они охотно вернулись в будки.
— Ну, с богом, — перекрестился Евдокимов.
— В час добрый, — кивнул Овечкин.
Они огляделись и ходко двинулись в сторону чернеющего леса, оставляя на рыхлом снегу широкие лыжные следы.
Рано утром, когда бараки только начали просыпаться, в дверь комнаты Гончарова постучали с такой силой, что он от неожиданности вскинулся и какое-то время не соображал, где он и что он.
— Ваше благородие, беда! — прокричал из коридора мужской голос.
Никита торопливо натянул брюки, толкнул дверь. В коридоре стоял с вытаращенными глазами надзиратель.
— Ваше благородие, беда! — снова повторил он.
— Что стряслось?
— Побег!.. Сбежали двое — Евдокимов и Овечкин.
— Когда?
— Ночью, видать, след от лыж совсем еще свежий.
— Поднимай людей, готовь собак! — приказал поручик и стал торопливо одеваться.
След действительно был совсем недавний — глубокий, вдавленный, размашистый. Гончаров стоял за амбарной оградой, смотрел вдаль, рядом топтались человек пять конвоиров, державших на поводках скулящих от нетерпения собак.
— Догнать! — коротко приказал поручик. — Догнать и отдать собакам на расправу. Живыми не брать. Вы меня поняли?
— Так точно, ваше благородие, — козырнул старший из конвоиров. — Собаки свою работу сделают.
— Вперед!.. Они не могли уйти далеко!
…Люди с трудом сдерживали рвущихся по следу волкодавов, бежали на пределе сил, обнаруживая все более свежие отпечатки.
Кузьма и Лука услышали лай погони, в панике заоглядывались, прибавили ходу, хотя силы были на исходе.
Собаки настигали их. Конвоиры свистели и кричали.
Убегающие сбросили лыжи, попытались бежать в густую тайгу, путаясь в глубоком снегу и падая.
Натасканные на преследование псы вскоре настигли их.
Набросились жадно и остервенело. Люди пробовали отбиваться, но животные с азартом грызли им руки, ноги, одежду, лица, глотки.
Снег окрашивался кровью.
Вскоре все было окончено — на вытоптанной полянке лежали два бездыханных тела. Собаки возбужденно скулили, конвоиры с трудом сдерживали их.
Егор Никитич смотрел на князя спокойно и даже с некоторой иронией.
Икрамов полистал бумаги, принесенные следователем, поднял глаза на визитера.
— Я, ваше высокородие, — произнес тот, — имею нехорошую привычку излагать свои мысли прямолинейно и достаточно откровенно. Невзирая на ранги и звания.
— Похвально, — кивнул князь, улыбнувшись. — Вы готовите мне некий сюрприз?
— В каком-то смысле да, — следователь достал из папки карандашный портрет Таббы под кисеей. — Вам никого не напоминает сия дама?
Ибрагим Казбекович взял листок, довольно внимательно стал изучать его.
— Что-то знакомое есть, но припомнить не могу.
— Позвольте вам подсказать, князь?
— Разумеется.
— Помните, в свое время в оперетте блистала мадемуазель Бессмертная?
От услышанного Икрамов на мгновение замер, но совладал с собой, довольно спокойно ответил:
— Помню. Не однажды бывал на ее спектаклях.
— Совершенно верно, Ибрагим Казбекович. Но, опять же по моим сведениям, вы какое-то время были весьма увлечены ею.
Князь вспыхнул.
— Это имеет отношение к конкретному разговору?
— В какой-то степени. Однако степень остроты будет известна со временем.
Икрамов взял папиросу, закурил.
— И что же, по вашим сведениям, приключилось с примой после «Инвалида»?
— Сведения, ваше высокородие, разноречивы. Ходили слухи, будто бы она основательно опустилась, даже оказалась едва ли не на паперти, но спустя какое-то время следы ее затерялись совсем.
— Есть сведения, будто она живет в доме княжны Брянской?
Гришин удовлетворенно пожевал губами, кивнул.
— Я к этому иду, — достал из папки второй портрет, протянул Икрамову. Это был тоже портрет Таббы, но уже после посещения ею театра. — Как вам эта особа?
— Очаровательна. Кто она?
— Кто она? — переспросил Егор Никитич. — В этом вся прелесть и завлекательность момента.
Гришин сунул портреты в папку.
— Это, князь, одна и та же особа.
Икрамов внимательно посмотрел на следователя, совсем негромко спросил:
— Вы хотите сказать, что на обоих рисунках… мадемуазель Бессмертная?
— Именно это я и намерен вам сообщить, ваше высокородие.
Князь откинулся на спинку кресла.
— Мне трудно в это поверить!
— Мне также, князь. Поэтому не стоит торопиться с окончательными выводами. Необходимо время, чтобы провести слежку, поработать с агентами, сопоставить факты и уже затем проводить следствие. Но как начальнику следственного управления Департамента полиции я обязан был доложить вам о ходе ведения дел по налетам на банки.
От подобного заявления князь сильно раздавил окурок в пепельнице.
— Уж не хотите ли вы сказать, будто мадемуазель замешана в налетах?
— Прямых улик пока нет. Однако отдельные факты настораживают и заставляют следствие двигаться именно в этом направлении.
— Но это невероятно!
