трону.
— Можно подумать, каешься?
— Каюсь, ваше благородие. Даже молитвы во здравие обиженного читаю. А себя почем зря угнетаю.
Начальник помолчал, неожиданно произнес:
— Хочу выпустить тебя на волю.
— Это зачем?.. Мне тут еще более двух недель париться.
— Выпущу, — повторил Гончаров. — Но за это ты мне сделаешь одну услугу.
— Шутите или надсмехаетесь, ваше благородие?
— Серьезно говорю. Только оставь этот разговор между нами. А брякнешь кому понарошку или спьяну, сгною. Живым на волю не выйдешь.
Кадык Овечкина, заросший бородой, заходил вверх-вниз, мужик придвинулся к начальнику, сиплым шепотом спросил:
— И чего я должен сделать, ваше благородие?
— Убрать Кузьму.
— Забить, что ли?
— Можно сказать и так.
Кадык вольнопоселенца снова поднялся-опустился.
— И когда это надобно проделать?
— Как пароход придет, ты его и порешишь. Я скажу. Готов?
— Не знаю, ваше благородие. Это ж не комара прихлопнуть.
Гончаров холодно и зло посмотрел на него. Глаза его вспыхнули болезненным лихорадочным огнем.
— Если не прихлопнешь, будешь сидеть здесь до околения. Понял?
— Понял… Так чего мне делать?
— К вечеру тебя выпустят. Послоняешься по поселку, присмотришься. Только не вздумай пьянствовать.
— Не приведи господь. В рот не возьму! — Лука даже перекрестился. И неожиданно спросил: — А как порешу Кузьму, вы ж меня плетьми до смерти забьете, ваше благородие.
— Не забью. Как сделаешь дело, сразу беги.
— Куда?
— На волю. Пока снег крепкий, до материка доберешься.
— Не-е, — покрутил головой Овечкин. — Чегой-то здесь не так… Меня ж собаками затравят. По следу пойдут и затравят.
— Собаки по следу не пойдут. Никакой погони не будет. Был Овечкин и нет его. Сбежал… Слишком поздно спохватились.
Лука от такого разговора был как в лихорадке.
— А завалить Кузьму лучше в поселке или где подальше?
— Лучше подальше. В снег зароешь, чтоб не сразу могли найти.
— Понял, ваше благородие. Понял… — Овечкин подрал бороду грязными толстыми пальцами. — Значит, вы дадите мне знать?
— Дам… Но язык держи за зубами.
Поручик развернулся и быстро зашагал в сторону виднеющегося в полутьме выхода.
Евдокимов, выпив с вечера самогонки, крепко спал в своей амбарной комнатушке. В окно несильно постучали. Кузьма не расслышал, продолжал спать. Стук раздался сильнее и настойчивее.
Надсмотрщик вздрогнул, ошалело огляделся, подошел к окну, отодвинул занавеску.
— Кто такой? — Увидел лохматую физиономию Луки, от неожиданности даже отпрянул. — Чего тебе?
— Открой, Кузьма, — ответил тот. — Есть разговор.
— Тебя выпустили или как?
— Начальник выпустил. Открой!
Евдокимов почесал в недоумении живот, подумал маленько и все-таки шагнул открывать.
Овечкин, огромный и холодный, занял собой почти половину комнатенки, поискал глазами, на что бы присесть. Увидел табуретку, опустился на нее.
— Ну? — озабоченно промычал Евдокимов и присел, настороженно глядя на нежданного гостя. — Говори.
— Я пришел, чтоб порешить тебя.
— Чего-о? — от такого заявления Кузьма даже привстал. — Совсем сбрендил, что ли? Да я из тебя сейчас решето сделаю! — И потянулся за трехлинейкой, висевшей на стене.
Овечкин резко и сильно отбросил конвоира назад, сорвал винтовку, направил на Евдокимова.
— Сядь. А то и правда убью.
Кузьма, не сводя глаз с Луки, нехотя сел.
— Крышка окончательно сдвинулась?
— Слушай и не перебивай, — ответил тот. — Сейчас нажму курок — и тебя нет. Дырка в лоб и навылет. Верно?
— А с самим чего будет?
— Мне уже неважно. Начальник выпустил, могу творить, чего захочу. Вот, к примеру, могу тебя пристрелить. Башку развалю, а сам в тайгу. Никто не найдет.
— А какой резон меня убивать?
— Начальник велел.
— Меня?!
— Тебя, гумозник.
— А чего я ему такого сделал? Следом вроде хвоста так и бегаю.
— Вот за то и велел. Видать, слишком не по делу махаешь этим самым хвостом.
Евдокимов помолчал, продолжая смотреть на ночного гостя, с недоверием переспросил:
— Начальник выпустил меня убить?
— Тебя.
— Дела-а… И чего делать?
— Договариваться.
— С господином поручиком?
— Со мной.
Кузьма ничего не понимал.
— О чем договариваться, алюрник?
— Чтоб бежать вместе.
— В тайгу, что ли?
— А куда еще? — ухмыльнулся Овечкин.
Кузьма со злой хитрецой посмотрел на него.
— А ежели не побегу?
— Не побежишь, конец тебе все одно известный. Не я, так другой завалит. На тебе, Кузьма, уже черная метка поставлена. Не жилец ты на этом свете.
— Не-е, — оскалился тот. — Мутишь ты меня, Лука. Голову дуришь. Вот сейчас как заору и тебе конец. Схватят и запорют.
— Не успеешь. Стрелять ладно умею.
Евдокимов помолчал, неожиданно попросил:
— Воды дай!
Тот, не убирая винтовки, зачерпнул из кадушки кружкой, подал хозяину. Он выпил жадно, едва ли в один глоток.
— А когда бежать-то?
