— У меня нет больше сил.
— О мадемуазель рассказывайте, — подал голос Гришин.
Изюмов зачем-то поднялся.
— Главное в мадемуазель то, что они часто меняют внешность. Однажды выходят из ворот дома в виде таинственной дамы под кисеей. Затем столь же обворожительно появляются уже в образе неотразимой кокетки и светской львицы.
— Каждый раз она выходит из дома княжны Брянской?
— Именно так-с. Гаврила Емельянович велели мне проследовать за госпожой Бессмертной до Большой Морской, где они обучаются аргентинскому танго.
— На Большой Морской?
— Именно там. Курсы на втором этаже.
— На курсах по танцу мадемуазель также под иным именем?
От предвкушения следующего сообщения Изюмов даже зарделся.
— На курсах, господин следователь, мне категорически сделали отказ. У них не положено давать любую информацию о курсистах. Но мне удалось разговорить ее партнера, некоего Валентина, который неведомым образом подробные сведения мне сообщил… На курсах они — мадемуазель Анна Гаева.
— Как часто мадемуазель посещает курсы?
— В неделю не менее двух раз.
Егор Никитич задумался, обратился к директору:
— У меня вопросов больше нет.
— Я могу напрячься и вспомнить еще некоторые любопытные моменты-с, — заметил Изюмов.
— Напрягайтесь в другом месте, — оборвал его Филимонов и махнул рукой. — Ступайте, и никому ни слова о беседе.
— Как возможно, Гаврила Емельяныч, — даже обиделся Изюмов и попятился к двери. — Благодарствую, что оказался полезен.
Когда за ним закрылась дверь, Гаврила Емельянович с улыбкой предвкушения посмотрел на следователя.
— Теперь позвольте, Егор Никитич, изложить вам некоторые свои сведения о мадемуазель.
— Любопытно, Гаврила Емельяныч.
— Госпожа бывшая прима уверовала, что ее здесь никто не узнал, и согласилась брать частные уроки пения.
— Зачем?
— Зачем?.. А вот это самое любопытное. Она намерена вновь выйти на сцену и вновь произвести фурор. Птица Феникс!
— Думаете, ей это удастся?
— Не исключаю. Если этому будут сопутствовать два обстоятельства.
— А именно?
— Первое — мое желание и благосклонность.
— Думаю, в этом проблем не будет. Публика клюнет на сенсацию, как пчелы на сахарный сироп.
— Согласен. Однако есть второе «но», противоречащее первому, — директор загадочно посмотрел на следователя. — Не догадываетесь?
— Пока нет.
— Госпожа Бессмертная может оказаться замаранной в неких обстоятельствах, которые приведут ее не на театральные подмостки, а совершенно в другие декорации, говоря нашим языком.
— Крайне любопытно.
— Это не все, господин следователь. По моим сведениям, князь Икрамов занимает ныне весьма влиятельный пост в Департаменте полиции. Это верно?
— Да, верно, — кивнул Гришин. — И ведет себя весьма жестко.
— Стоит ли доложить ему о нюансах госпожи Бессмертной?
— Почему нет?
— Но ведь он весьма неровен к ней?!
— Тем более. Думаю, князю будет крайне любопытно выслушать полученные сведения о необычных виньетках своей бывшей возлюбленной.
— Докладывать буду я?
— Зачем же?.. Доложу я, с вашего согласия. Это мне положено по статусу. Но у меня к вам, Гаврила Емельянович, личная просьба. Я приглашу в Департамент полиции вашего бывшего артиста — господина Изюмова, и с его слов там сделают портрет вашей визитерши. Не возражаете?
— Да забирайте его хоть навсегда!
— Не стоит. Вам он важнее.
Они рассмеялись, и следователь покинул кабинет директора.
Карцер находился в уединенном месте, в полукилометре от поселка вольнопоселенных. Гончаров в сопровождении Евдокимова шагал по проталенной тропинке, шагал молча, в собственных раздумьях.
Кузьма топтался сзади, сопел громко, тяжело и все боялся наступить на начищенные сапоги начальника.
Возле карцера нес дежурство промерзший надзиратель, который при виде поручика подтянулся, открыл дверь, во всю глотку гаркнув:
— Здравия желаю, ваше высокородие! Никаких происшествий, все под приглядом!
Тот молча кивнул, прошел в узкий затхлый и зябкий коридор, миновал пару пустых зарешеченных комнат-клетушек, остановился перед запертой дверью, стал ждать, когда Евдокимов закончит возиться с замком.
— Жди на улице, — велел ему Гончаров.
— Никак нет! Не смею оставить вас! — решительно ответил Кузьма. — Лука — зверь в людском обличье! Гляди кого и придушит ненароком, ваше благородие.
— Ступай, сказал! Разберусь.
Надсмотрщик нерешительно потоптался, предупредил:
— Ежели чего, кричите!.. Я ухо буду на стреме держать!
Никита Глебович вошел в комнату, мрачную, с крохотным окошком под потолком, остановился перед Овечкиным.
Тот почему-то стоял на коленях, руки были схвачены наручниками за спиной. Смотрел на начальника мрачно, исподлобья.
Поручик подошел ближе.
— Как кормят?
— Поганее собак, — буркнул тот, оставаясь на коленях.
— Поднимись.
— Бить будете?
— Поднимись.
Лука тяжело, с кряхтением поднялся, остановился напротив Гончарова — огромный, бородатый, свирепый.
— Бейте, ежели рука поднимется.
Сзади послышались громкие шаги Кузьмы, и вскоре он вырос за спиной поручика.
— Чего встал, зараза? — заорал на Луку. — На колени, когда с тобой благородие беседуют!
— Я тебя звал? — спросил у него Никита.
— Так я, ваше благородие, сразу унюхал, что эта образина начнет своенравничать!
— Надо, позову. Пошел!
Несколько обиженный и обескураженный, конвоир удалился. Лука негромко бросил ему вслед:
— Зря вы этого холуя под рукой держите, ваше благородие. Погань редкая, подлая.
— А ты его лучше?
— Когда выпью, хуже. К примеру, когда на дурачка накинулся. А по тверезой даже псину не