Анастасия качнула головой, усмехнулась.
— А я, дура, мучаюсь, что у меня в доме жила Сонька.
Вор с печальной укоризной посмотрел на нее, сказал:
— Сонька — чистая и невинная душа. Не говоря уже о Михелине. Бедных не грабили, невиновных не наказывали, обездоленных не обходили стороной. Отсюда, княжна, вопрос. За что их на вечную каторгу? Чего они такого сделали, чтоб гнить в этих гиблых краях? Почему те, кто убивал, грабил, отнимал, не только жируют и воруют, но еще управляют страной! Почему так, княжна?
Она помолчала, тихо произнесла:
— Надо помочь Соне и Михе бежать с Сахалина.
— Надо, — согласился Улюкай. — И мы будем рядом с вами, княжна.
— Скорее рядом с кузеном и мадемуазель.
— Я это имел в виду.
Когда вор достал портмоне и подозвал официанта, серый господин, оставив на столе деньги за чай, незаметно покинул помещение.
Родители князя Андрея медленно шли через Марсово поле к своему дому. Остановилась пролетка, и из нее с радостным лицом выбрался следователь Потапов.
— Господи боже мой! — воскликнул он, направляясь к супружеской паре с распростертыми руками. — Невозможно даже представить, сколько я не виделся с вами, любезные Антон Михайлович и Елизавета Петровна!
Ямские узнали следователя.
— Георгий Петрович, незабываемый вы наш!
Мужчины обменялись рукопожатием, Потапов облобызал руку Елизавете Петровне.
— А я глазам не поверил! — сообщил радостно он. — Гажу, Ямские! Ну, как возможно проехать мимо?!
— Весьма польщены, — поклонился Антон Михайлович. — Куда торопитесь, Георгий Петрович? Небось снова охотиться за преступниками?
— А куда от них денешься?! Все государство — сплошь преступники!
— Что верно, то верно, — согласился князь. — Невообразимые времена наступили, Георгий Петрович.
— Вам-то что? — возразил тот. — Вы на прогулочке под ручку, а нам, сердечным, с этой, извините, мерзостью валандаться! Мне бы на вашем месте.
— Не приведи господь, — отмахнулась княгиня. — У вас свое, у нас свое.
Потапов озабоченно уставился на Ямских.
— Неприятность какая, что ли?
— Да с сыном у нас незадача, Георгий Петрович. С Андреем…
— Прошу, Лиза, не надо, — попросил князь. — Мы же договорились… И самим больно, и человеку настроение испортим.
— Может, помочь чем?
— Если уж великий князь не сумел помочь, — отмахнулась мать, — то вам вряд ли это удастся.
— А все-таки? Мы господа маленькие, незаметные, однако подход к людям имеем особый. Вдруг получится!
— Андрей собрался на Сахалин, — ответил отец.
— На Сахалин?.. На остров?!
— Да, на остров.
— Зачем?
— Любовь позвала.
— Любовь?.. На край света?
— Именно так. И ни доводы, ни убеждения, ни просьбы — ничего не помогает!
— А кто же избранница?
Родители князя Андрея переглянулись. Мать стала плакать, отец приобнял ее.
— Не надо, Лизонька… Успокойся. Все будет хорошо, Господь поможет. — Посмотрел на следователя, виновато усмехнулся. — Простите нас.
Неожиданно со стороны Миллионной улицы послышалась тягучая песня «Замучен тяжелой неволей», и тут же на Марсово поле выплеснулось не менее ста человек мастеровых с лозунгами и красными знаменами.
— Долой самодержавие!
— Долой царизм!
— Власть рабочим!
В собравшихся зевак полетели листовки, газеты. Зазвенели разбитые стекла витрин, стали разлетаться по сторонам мануфактурные рулоны, мужская и дамская одежда. Вдалеке переливами зазвучали полицейские свистки. Между рабочими и торговцами ближних лавок завязалась драка.
— Боже, куда мы катимся? — перекрестился отец князя. — Что нас ждет? — Взял под руку жену, поклонился Потапову. — Давайте, сударь, от беды подальше. Не приведи господь, зацепит нас ненароком. — И супруги быстро зашагали в сторону ближайшего переулка.
Потапов направился к пролетке, пару раз оглянувшись вслед спасающейся едва ли не бегством пожилой паре.
Гаврила Емельянович смотрел на Гришина с предвкушением чего-то особенного, таинственного.
— Ну-с, милый Егор Никитич, сегодня мы с вами должны разыграть спектакль, который может оказаться покруче какой-нибудь «Сильвы».
— Вы пугаете меня, господин директор, — усмехнулся тот. — Всегда избегал интереса к театру, а тем более к театру любительскому. Вы назначаете меня в качестве статиста?
— Нет, в качестве созерцателя.
— Созерцателя чего?
— Встречи двух главных персонажей.
— Может, хватит говорить загадками, Гаврила Емельяныч?
— Хорошо, приоткрываю занавес. Примерно через час сюда пожалует мадемуазель Жозефина Бэрримор.
— Простите, это, как я понимаю…
— Да, вы понимаете верно. Это бывшая моя прима госпожа Бессмертная.
— Вы начинаете с ней работать?
— Или я с ней, или она со мной. Пока неизвестно.
Гришин вскинул брови.
— Вы полагаете, она ведет свою игру?
— Убежден! — Филимонов сжал пальцы рук, хрустнул ими. — Женщина, познавшая овации, лесть поклонников, запах цветов, преследования влюбленных, никогда не откажется однажды пережить такой же успех. Повторить его любой ценой. Хитрость, коварство, вероломность, месть… Да, она будет мстить!
— Вам?
— В том числе. Но прежде всего театру, публике, поклонникам, которые ее забыли, — всем подряд!
Следователь задумался.
— М-да, уважаемый Гаврила Емельяныч, занятный может случиться спектакль. Только зачем он вам?
— Я, господин следователь, застоявшийся жеребец! Мне скучно в этом стойле! Я жажду скачек! Ипподрома! Ставок! В душе я такой же артист, как и вся эта сволочь, голосящая за кулисами. А может, даже выше! И мне нужен свой сольный выход! Поверьте, я сорву неслыханные аплодисменты. Их никто, кроме меня, не услышит, но они будут ошеломительны!
Гришин то ли с интересом, то ли с опаской смотрел на него.
