Хотя выходить из каюты на стоянках было запрещено категорически, Соньки на месте не было.
Михелина, еще не совсем отошедшая от преждевременных родов, лежала на матраце. Отец сидел рядом, держал руку дочки, помахивал над ней какой-то фанеркой, помогая перенести духоту. Разговаривали негромко, вяло.
— Ты будто боишься меня, — улыбнулся Михель, шепелявя.
— Не боюсь, а присматриваюсь.
— Ни разу не назвала меня отцом.
— Отцом?
— Да, отцом. Тебя Соня назвала Михелиной в мою честь, когда меня сослали на каторгу.
— Мама рассказывала. Но назвать тебя отцом вряд ли сразу получится.
Михель взял ее руку, поцеловал.
— У меня, кроме тебя и Сони, никого в этой жизни. Понимаешь, что такое быть одному?
— Начинаю понимать.
— Это страшно, когда один. — Он снова поцеловал руку дочки, поднял на нее вопрошающий взгляд. — Сонька ведь тоже одна?
— Одна.
— И никого, кроме меня, у нее нет?
— Я есть.
— Ты — понятно. А мужчины?
— Какие мужчины?
— Ну, которые могли бы ей нравиться. Она ведь красивая женщина. Молодая.
— Молодая? — слабо засмеялась Михелина. — Ты посмотри на нее… Молодая! А потом ты для нее муж.
— Ну да, муж, — кивнул Михель. — Хотя столько лет прошло. Но кто-то ей мог нравиться?.. К примеру, тот же поляк.
— Поляк ей не нравился! Она ему нравилась! — с раздражением ответила дочка и убрала его руку. — Сони все нет. Может, я выйду на палубу?
Михель отрицательно покрутил головой.
— Нельзя. Там полиция.
— А сколько будем еще стоять?
— Думаю, недолго, — неуверенно пожал Михель плечами.
Сонька слетела по железному грохочущему трапу, пробежала по узкому темному проходу, ввалилась в каюту, прижала дверь спиной.
— Тихо! — приказала она.
Муж и дочь затихли, Михелина шепотом спросила:
— Они могут сюда спуститься?
— Не знаю, молчи!
За дверью послышались голоса, тяжело протопали шаги, кто-то рассмеялся. В какой-то момент даже показалось, будто люди остановились возле их каюты и готовы войти. Затем снова послышался смех, голоса постепенно затихли.
— Слава богу, — перекрестилась Сонька, вытерев пот со лба. Подсела к дочке. — Как ты?
— Нечем дышать.
— Потерпи, скоро отчалим.
И в этот момент в дверь постучали.
Все вновь замерли, затихли.
Стук повторился — негромкий, осторожный.
Михель вопросительно посмотрел на жену, та поднялась, подошла к двери, прислушалась.
Резко толкнула дверь, от неожиданности чуть не вскрикнула — перед нею стоял мичман Владимир Борисович Гребнов.
Спросила жестко, не совсем еще придя в себя:
— Чего угодно?
Тот приветливо улыбнулся, приложил пальцы к козырьку.
— Я вас напутал?
— Нет, все нормально.
Гребнов заглянул в каюту, узнал Михелину, поклонился.
— Здравствуйте, мадемуазель. Как ваше самочувствие?
— У нее все нормально, — вместо дочки ответила Сонька. — Больше вопросов нет?
— Вам бы лучше на палубу, — снова обратился мичман к девушке. — Вы здесь задохнетесь!
Та не успела ответить. Сонька едва ли не силой заставила его выйти в коридор, закрыла за собой дверь.
— Вы доктор?
— Я мичман, мадам.
— Вот и идите своей дорогой, мичман.
— Грубовато, сударыня.
— Зато верно. Ступайте!
— Странно, что родственники старпома содержатся в таких скотских условиях. Может, вам подыскать каюту попросторнее?
— Нас и такая вполне устраивает.
Владимир Борисович не уходил.
— Как я понимаю, вы мамаша очаровательной девушки, а этот господин — ее отец?
— У вас есть желание поближе познакомиться с ним?
— О нет, — рассмеялся Владимир Борисович. — Ваша дочь очаровательна, но я еще не готов к столь решительному шагу. Хотя впереди еще много месяцев плавания, и в пути может всякое случиться. Не так ли, сударыня? — он внимательно и с улыбочкой посмотрел на Соньку.
— Да, — кивнула она, — сюрпризы могут быть. И дай бог, чтобы они были приятными.
— Простите, что побеспокоил. — Мичман откланялся и направился к трапу, ведущему на нижнюю палубу. Оглянулся, махнул рукой. — Кланяйтесь дочери, мадам!
Сонька вернулась в каюту.
— Чего он? — приподнялась Михелина.
— Предлагает подышать свежим воздухом.
— Это тот, о ком предупреждал старпом, — догадался Михель.
— Тот самый. Теперь черта с два отцепится. Так и до Одессы можем не дойти.
— И что будем делать? — дочка вопросительно посмотрела на мать.
— Думать.
— А чего думать? — пожал плечами Михель. — Ночью подстеречь и за борт.
— Большого ума у тебя отец, дочка, — хмыкнула Сонька. — Молодец.
— А если я все-таки прогуляюсь с ним? — предложила Михелина.
— Прямо сейчас, что ли?
— После шмона. Когда выйдем в море.
— Зачем?
— Присмотрюсь, прислушаюсь, может, кое-что пойму.
— А лучше всего ночью, — стоял на своем Михель. — Никто даже не заметит, как нырнет.
— Можешь помолчать? — раздраженно попросила Сонька.
— Но другого выхода нет!
— Мам, я тоже так считаю, — поддержала отца Михелина. — Он теперь от нас не отцепится.
— Это самый крайний выход! А пока что будем думать.
