заметить этот взгляд. В безрассудном порыве отчаяния он срывается на крик: — Ты обещал отпустить ее, Питер! Ты сказал, что, если я буду хорошо себя вести, ты позволишь ей жить здесь, в доме, со мной и Селестой. Ты же помнишь об этом?
— А если я так поступлю, — спрашивает Штурман, стараясь разглядеть на полу драгоценный камень, который только что выбросил, — вы не уплывете все разом как-нибудь в ночи, когда я буду спать? Нет? Наверное, вам здесь очень нравится?
Эмерсон наклоняется и поднимает камень. Он протягивает его королю Пёсьего острова, моля о помиловании.
— Да, Питер, — отвечает он без выражения. — И Селесте тоже. Но мы скучаем по Памеле. И опасаемся, что она может заболеть.
— Заболеть? — рычит Штурман, и лицо его темнеет.
Он хочет выхватить нож у своего неверного слуги и перерезать ему глотку. — Заболеть?! Я забочусь о ней. Я прихожу к ней трижды в день. Я ей читаю вслух. Расчесываю ее волосы, — он все еще не забрал камень, который сверкает в руке Эмерсона как утраченная надежда. — Она думает, что вы оба бросили ее! Вот что она мне говорит.
Голос Эмерсона превращается в задушенный вопль:
— Питер, прошу тебя…
— А ты знаешь, — продолжает Штурман, снова втягиваясь в игру, потому что жертва начала трепетать, — про нашу писательницу? Твою свояченицу? Она пыталась освободить твою жену. На замке свежие царапины. И еще следы на песке. Так вот, послушай. Это я решаю, какие письма отсюда отправлять. Я раздаю свободу и прощение. Я, а не вы. Не ты и не она.
Лицо Эмерсона превращается в посмертную маску.
— Питер, это я написал, — выкрикивает он, роняя нож с громким звоном. — Не наказывай ее больше! Это был я! Я слишком скучаю по Памеле. Прости меня, прошу тебя. Прошу.
— Ты сейчас солгал мне, — говорит король Пёсьего острова, поднимаясь и вытирая с лица остатки пены для бритья. — Я знаю, что писала Селеста. Я узнал ее запах на блокноте, — продолжает он и тут замечает, что Эмерсон рассматривает нож. — Послушай, ты же перерезал бы мне глотку, если бы знал наверняка, что твоя жена в безопасности. Давай начнем сначала. Скажи мне какую-нибудь правду. Про что угодно. На твой выбор.
— Каждый день я думаю о самоубийстве, — не задумываясь признается Эмерсон и, кажется, испытывает облегчение от этих слов.
Король выиграл. Он засовывает алмаз в нагрудный карман Эмерсона и похлопывает по нему сверху.
— Спасибо за честность, мой мальчик, — произносит он, выбирая желтую рубашку в цветочек, принадлежавшую кому-то из экипажа «Ла Вентуры». — Это редкое качество в нашем мире.
Когда Штурман выходит из комнаты, Эмерсон не поднимает нож.
Он знает, что перережет собственную глотку, если поднимет его.
Локоть Нептуна
На самом деле шторм не затих.
Он просто решил вздремнуть несколько дней назад и теперь поднимается над волнами к юго-востоку от Ангильи, зевая и затягивая солнце холодными облаками. Меньше чем за час он окрасит бирюзовые воды вокруг Пёсьего острова в цвет свежей глины.
Якоб ведет маленькую гоночную яхту вдоль песчаных берегов, держа карту на штурвале и выворачивая рычаг управления. Рев двигателей заставляет его сердце биться быстрее. Изнутри его жжет решение, которое он принял и не может отменить. Ветер поднимается, обдавая палубу водой, и яхта взлетает в воздух. Якоб с Гектором врезаются в водяные скалы, совсем не похожие на океан из брошюрки, которую всем раздают в отеле «Конч». На этой воде нет серферов и круизных кораблей. Она принадлежит лишь паромщику и самой судьбе.
У Якоба на плече сидит невидимый и непрошеный командир. Ты сомневаешься, вздыхает ему в ухо Авраам, гремя ледышками в своем призрачном стакане с виски. Ты уговариваешь себя, что это возможно. Ты хочешь быть героем-победителем, которому достается красавица. Хочешь, чтобы смерть Лоры что- нибудь да значила. А может быть, и моя смерть. Поворачивай, Якоб. Подумай хорошенько. Кто тебе Селеста? Шикса, которой никто не хватится. Ничего путного из этого не выйдет.
В ответ Якоб выворачивает оба рычага управления двигателями в красный сектор, и лопасти винта взвывают, молотя воздух.
— Сбавь скорость! — визжит Гектор, хватая Якоба за плечо и стараясь удержать равновесие. Яхта с душераздирающим уханьем падает между волнами и пробивается сквозь черную башню воды, ненадолго накрывшую кабину мокрой тьмой. Затем вновь появляется белая пена, и яхта движется дальше.
Якоб чувствует возбуждение, глядя, как еще недавно ни на что не годная рука держится за штурвал, как будто принадлежит какому-то дальнему родственнику. Он понимает, насколько близок к смерти, и поэтому не может медлить.
— Если я сбавлю ход, мы перевернемся.
— А если разгонишься еще больше, спалишь двигатель, сумасшедший!
Гектор бледнеет, что в его случае весьма красноречиво. Он цепляется за пассажирское сиденье, загипнотизированный видом воды на лобовом стекле, как будто яхта несется прямо в глубину.
— Зачем ты меня искал? — любопытствует Якоб, глядя на карту и поворачивая налево, отслеживая синие цифры, обозначающие приблизительную глубину. Пятнадцать футов. Десять. Восемь. Шестнадцать. Дальше! Якоб представляет себе, что яхта застряла между миром живых и мертвых, пытаясь покорить воды могучего Стикса. Гектор вылетает из своего сиденья и ударяется головой о спаскомплект, который раскрывается, и из него, как бабочки, сыпятся белые пластыри.
— Я тебе уже сказал, — жалобно отвечает Гектор, хватаясь за голову.
— А я тебе не поверил.
Поворот направо, на этот раз резче. Четырнадцать футов. Шесть. Восемь. Девятнадцать. Песчаные колени Нептуна торчат из воды повсюду с обеих сторон, создавая крохотные островки, способные выдрать днище яхты, если Якоб ошибется хоть на одну цифру.
— Ты вообще не понимаешь, о чем речь, — удивляется Гектор. Цветастая рубашка прилипла к его бледному телу. — Ты что, в гробу живешь? Ты же звезда! Пропавший сын гангстерского короля и все такое. Тебя все ищут. Я хотел помочь тебе вернуться домой.
Смущенно улыбнувшись, он добавляет:
— И, думал, может быть, ты дашь пару интервью.
— Да все кругом слепые, — фыркает Якоб, вонзаясь в остроконечную волну, которая так сжимает яхту, что дерево скрипит. — Я где только не ходил. Никто меня не узнал.
— Puta tu madre[9], — шипит Гектор, снова забираясь в пассажирское кресло и застегивая ремень. — Слушай, не в обиду, но выглядишь ты паршиво. Я бы сам себя не узнал, если бы так выглядел.
Двадцать три фута. Семнадцать. Семь. Пёсий остров проступает из тумана — темная полоска за угольно-черными пирамидами воды.
— Серьезно? — усмехается Якоб. — А ты, значит, просто добрый самаритянин, без которого я бы пропал, да?
Волна набрасывается на боковое окно, и стекло тревожно ноет. Следующая собирается накрыть кабину.
— Я…
— Ты что? — продолжает дразнить его Якоб, невольно смеясь. — Охотник за головами, вроде того здорового блондина из телевизора, с камерой за плечом? Журналист? Защитник людей?
— Я слушаю, что люди говорят, да.
