— А то, что, мол, он возьмет молодую бабу? Чепуха! Вета — вы ее знаете — рассказывала мне, как он к ней приставал и — что бы вы думали? — У него ничего и не получилось! — вмешался в разговор молодой парень с едва пробивающимися усиками.
Хотя обычно я не держусь за крылатое словечко: «О мертвых — только хорошее», все же, видя, как односельчане Петреску соревнуются в выявлении «достоинств» усопшего, я собрался с духом и переменил тему:
— Может, его убил кто-нибудь из деревни?
— Ох, господин приезжий… ведь вы человек серьезный, — ответил мне владелец сурового голоса, нарушая враждебную тишину, последовавшую за моим вопросом. — Умный человек, понимаете, что к чему — иначе не выпили бы сразу «три больших». Ну что было делить деревне с этим несчастным? А то, что он был в ссоре с этим Порфиром, так это из-за баб, они вечно ссорят между собой мужиков. Потому, Наташа, порфирова баба, умирает от зависти, когда видит, что у других полно «гостей», а у нее — пусто. Что он вечно рычал на нее, это верно, только смел он был больше на словах. Дрался же только когда уж был пьян в стельку. А в остальном — человек порядочный.
— Может, его жена?.. — запустил я наугад другой, столь же деликатный вопрос.
— Ну-у-у, что вы думаете, здесь кино, что ли? Мы — махонькая деревня, всего-то будет дворов тридцать, не убивать же нам друг друга! Ну, поколотишь, бывает, свою бабу, потому, и она тебе день- деньской голову морочит, а то и подзатыльника даст, это уж само собой. А чтобы заехать своему мужику дубинкой по голове, — так чтоб он скопытился, — такого у нас не бывает! — заключил дядя Тасе.
— Зацем Дидине было его убивать? Подала бы на развод и осталась с домом да с деньгами… — вмешался человек, которого все остальные называли «лале». — Хто его знает, цто здесь за цудо?
— Какое там чудо! Может, просто, дохтур ошибся, а человек помер своей смертью, лопнула там какая-нибудь жилка в голове, от пьянки от непробудной. Потому, эти дохтура тоже… Небось, мне, когда я был в Констанце, не захотели…
Не слишком интересуясь мнением дяди Тасе о медицинском мире и его проблемах, я поспешил перевести разговор в нужное мне русло:
— Может, с ним что случилось за те три дня, которые прошли с его возвращения из больницы? Что- нибудь, что объяснило бы преступление.
— Чему было случиться? Он ведь вернулся одиннадцатого, двенадцатого не вышел на работу, но тринадцатого в семь утра был на месте. В три часа мы с ним пошли домой. Обычно мы идем по шоссе — бывает, и машину поймаем. Но тогда нет — он пошел но берегу моря, по-над пляжем. А в семь уже был в пивной, где…
— Где и просидел, пока я не закрыл, — заключил дядя Тасе. — В очень хорошем настроении.
— Да, я потому и удивился, что утром он казался таким неспокойным и мрачным. Четырнадцатого он опять вышел на работу с самого утра и пробыл там часов до пяти. А уж потом я не знаю, потому что на второй день его нашли мертвым… — закончил свои объяснения молодой человек, ранее разъяснявший сложную проблему отношений Петреску с прекрасным полом.
— Может, четырнадцатого с ним что и случилось? — вмешался я с тенью надежды в голосе.
— Ох, дядя, чего это тебя так интересует, чем занимался бедняга Петреску? Ты легавый, что ли?
— Да что вы, люди добрые, меня интересует случай сам по себе. Хочется узнать причину преступления… Я инженер, — продолжал я невинно. — Сыском не занимаюсь, моя специальность — точная механика.
— Господин инженер, — вмешался дядя Тасе, — Фане хотел сказать, что вы будто из милиции, слишком уж вас все интересует… Она, Милиция, найдет преступника, не бойся! — заключил он. — Эй, плата! Закрываю лавочку часа на два.
Я расстался со своими новыми знакомыми очень сердечно, договорившись, что под вечер мы встретимся за «крепкой» и подведем некоторые «итоги». «Профессия требует жертв», — думал я, направляясь к дому и пытаясь оправдать свою неверную походку.
— Джелу, родненький… Что с тобой?.. — со страхом и сестринской жалостью обратилась ко мне Олимпия.
— Выпил! — ответил я, вне себя от гордости.
— Это видно. А ведь вы обещали мне не слишком задерживаться, — вмешалась Габриэлла без капли нежности, к которой успела меня приучить.
Тот, кто сказал, что наилучшая защита — это нападение, был совершенно прав; в положениях такого рода единственным средством защиты оказывается молчание: нужно показать, что ты переполнен важностью происшедшего и даже не в силах выразить сожаление.
— Прошу прощения, прекрасные дамы! — взмолился я, стараясь придать своему голосу трогательное тремоло.
Прекрасные дамы пожали плечами и в знак презрения повернулись ко мне спиной.
— Хороший сон вам сейчас не помешает, — уверил меня Габровяну, оказавшийся тут же.
— М-да… Пойду вздремну.
За садовым столом Димок и АБВ играли в нарды.
— Привет, кого бьют? — поинтересовался я, заплетающимся языком, но весьма вежливо.
— Думаю, тебя уж побьют наверняка, — весело ответил АБВ.
— Шесть-четыре, поспешили…
— Ох и везет же вам, господин Нае! Да не стой ты надо мной, как чучело, не видишь, что с тех пор, как ты явился, мне не трафит? Лучше иди баиньки!
«Дон Базилио, вы лищний!» — повторял я, стеля постель. Спокойной ночи, Джелу, родненький!
ГЛАВА VI
«… коротко вскрывающая две вещи: во-первых, силу нервных приступов и во-вторых, силу обстоятельств»
Где это я нахожусь? Красный трехглазый олень хитро улыбается мне из-под усов. С другой стены на меня бросает пылкие взгляды страстная цыганка, раскинувшаяся на берегу озера, в котором плавают лебеди и отражаются пирамиды, минарет и два английских павильона. Господи боже мой! Нет, это невозможно! Неужели Олимпия затащила меня на открытие какой-нибудь выставки?! Охваченный ужасом, я скатываюсь с широкого дивана. На полу мир снова обретает свои реальные очертания: я в Ваме, в «лучшей комнате» Дидины! И все это не галлюцинации: олень победоносно царит на одной стенке, на другой, рядом с цыганкой, висит несколько ковриков с поучительными надписями — например, двое молодых людей, стоя по обе стороны коня, заявляют: «Мы ищем счастья»; далее следует что-то вроде женщины-судака, под которой, во избежание путаницы, написано: «Дочь моря», и наконец — огромный букет с уточнением: «Люблю цветы, которые цветут».
Я поклялся себе, что больше никогда не засну после обеда: все мои суставы окостенели, во рту горький вкус, в затылке сильная боль, а во всем теле — ярко выраженное желание растянуться на полу и умереть. Вероятно, здесь все же сыграла свою роль и выпитая цуйка… Из этого состояния неясных сожалений меня вывел громкий треск, от которого зазвенели все стекла. Одним прыжком (ясно, с рефлексами у меня еще все в порядке) я вскочил с пола и оказался на пороге веранды.
Порыв раскаленного воздуха схватил меня за горло; темно-багровое небо стояло низко, над самыми домами, белесые молнии зигзагами прорезали тучи. В перерывах между дребезжащими раскатами грома все замирало в глубокой тишине… и снова поднимался смерч, окутывавший деревню в желтую тучу пыли.
Из дому выбежали отдыхающие и кинулись спасать то, что еще было возможно: АБВ, сдирая прищепки, боролся с кучей полотенец, халатов, плавок и разных принадлежностей гардероба Филиппа… Нае складывал шезлонги, Мирча гонялся за рассыпавшимися листами журналов. На какую-то минуту все, казалось, замерло и затаило дыхание… затем припустил проливной дождь.
