подозреваемого законом. В этот момент появилась Олимпия. Неся в руках огромную кофеварку и целую гору чашек, она вступила в пресловутую комнату и вскоре вышла оттуда с видом человека, приобщившегося к великой тайне.
— Все в порядке, — провозгласила она.
— Какого черта, в порядке! Ведь мы теряем пляжное время!
— Кончайте, товарищ… Здесь происходят такие вещи… а вы?!
— С моим отцом, когда он командовал Третьим полком кавалерии, случилось нечто подобное: один солдат напился в дым, вошел в Дунай, чтобы выкупаться, и умер от разрыва сердца.
— От разрыва сердца?! Но мне казалось, что сердце у нее была довольно-таки вместительное!
Реплика Моны была встречена ледяным молчанием. Но тут же, по каким-то тайным путям, все взгляды направились к Джелу:
— Ну как, товарищ, теперь ваша душа спокойна? — с большим тактом спросил Цинтой.
Однако Джелу не успел поделиться с нами своими переживаниями, потому что из комнаты вышел Барбу. Нет, это не дантист — это экзамены! — подумал Джелу, вспомнив, с каким жаром набрасывались студенты на выходящих из экзаменационного зала: «Какой попался билет? Как он спрашивает?»
— Вполне цивилизованно, — сухо ответил Барбу на бурю беспорядочных вопросов.
— Сейчас войду я, товарищи, а потом моя жена, — заявил Цинтой, еще раз обнаруживая свои прекрасные организаторские способности.
— Молодец, дядя Панделе! Как на соревнованиях по атлетизму: прыгает X, приготовиться У!
— Бросьте, господин Димок, после них идете вы, если торопитесь, — примиряюще вмешался Мирча.
— Аби, Филипп плачет…
АБВ поспешно скрылся в комнате, а остальные с неприкрытой скукой выслушали речь Олимпии об обязанностях «идеального отца». От детей снова перешли к смерти Габриэллы — тем более что Милика, только что появившаяся из комнаты, в которой происходило «дружеское собеседование», принялась припоминать события прошлой ночи:
— Не могу поверить, милочка, — обратилась она к Олимпии, — что это товарищ Барбу смотрел вчера в окно, на эту девушку. Он кажется совсем другим человеком.
— Может, Дане просто показалось.
— Нет, не показалось. Я тоже слышала во дворе какой-то шум — словно кто-то убегал.
— Может, это собака, — мягко вмешалась Олимпия.
— Я изложил товарищам суть дела. Пусть они разбираются.
— Теперь пусть идет один из вас, ребятки, а то вы как на иголках! Дядя Панделе, мне эти люди показались компетентными: вопросы задают точные, за ответами следят внимательно…
— Если они компетентные, почему не нашли убийцу Петреску? — вкрадчиво поинтересовалась Мона. — Ведь прошло уже четыре дня…
— Четыре дня — это ничто для такого следствия. Два года тому назад…
— Олимпия, — послышался умоляющий голос АБВ. — Брось ты следствие, посмотри, не сбежала ли вода в кастрюльке.
— Господи, такая девушка — умная, чувствительная, полная жизни… — начала причитать Милика.
— Как книга, которая обрывается на первой части… Входи ты, Алек.
— И скажите там что-нибудь, товарищ, ведь у вас с ней были такие близкие отношения. Неужели вам ее не жаль?
— Дядя Панделе, оставьте вы, уважаемый, человека в покое, ведь так и с ума спятить недолго! Мы все виноваты, не надо было давать ей столько пить.
— Господа, — вмешался Алек, поймав на лету последнюю реплику, — мировая статистика показывает, что количество самоубийц больше среди выпивающих. «The rest is silence»[32].
— Хм… с чего это он приплел сюда Шекспира? Умирают в одном дворе два человека, а мы — про Гамлета… И как это я, человек тихий, мирный попал в такой переплет?
— Судьба, господин Мирча. «Мойра», как говорили древние. Мой отец утверждал, что рок…
— Господин Пырву, ваша очередь. Алек, из-за твоей «мойры» мы остались без еды. Съезди-ка в Дой май…
— Соотношение «судьба-индивид»… Съезжу, cherie, съезжу… Мне жаль, господа, что мы вынуждены прервать этот интересный разговор…
— У товарища Василиаде такие солидные познания во всех областях! — с уважением отметил Панделе.
— М-да… — неопределенно ответила Мона.
Солнце поднималось к зениту. Жидкий утренний туман давно рассеялся, открыв глазу зеленое, как смарагд, море.
«Оно словно из гофрированной бумаги», — подумал Джелу, пытаясь вспомнить словечко, произнесенное однажды Алеком… да, верно, «морская зыбь»… Волны разбиваются о берег глухо, с ритмичностью китайской капли… Второе преступление было совершено уже при них! Джиби хватит кондрашка, когда он об этом узнает! Два преступления в одном и том же дворе, с перерывом в четыре дня… если они не связаны между собой, это совершенно невозможное совпадение! Нет, здесь должна быть связь… Но что можно сделать? Ждать, занимать выжидательную позицию… Да еще в этом месте, в таком скучном и дорогом! — подумал он сердито… И посмотрел на Пырву, который выходил, слегка вспотев, из комнаты, в которой Шербан устроил свой генеральный штаб. Внезапно ему припомнились занятия военным делом в институте. Майор — крохотный человечек с наивной рожицей и тоненьким голоском — раздавал каждому по карте: — сплошные возвышенности и заросли. Враг всегда был «черным», наши — «красными». Однажды Кристиан — Кристиан Цою, друг Джелу, нынче — прокурор в Плоешть, интеллигентный парень с быстрым умом и острым языком — спросил майора: «А почему мы не делим их на масти? — В ответ на это майор развил целую теорию о современной войне, из которой вытекало, что мастей стало теперь только две… «Что делает враг? А ну посмотрим, какие позиции занимает враг? Как мы будем продвигаться и как он будет обороняться? Или наоборот — как он будет продвигаться и как мы будем защищаться?» Потом, на протяжении двух часов, то «мы» — если была среда, то «враг», если была пятница, барахтались среди холмов и оврагов, в зарослях пшеницы и в гуще леса, пока кто-нибудь не выходил победителем. «Что делает враг»? Враг спокойно болтает, словно и не предчувствуя, что приближается час битвы. «Каково состояние врага?» Враг считает, что наступило перемирие; слегка взволнованный вчера вечером, он значительно более спокоен нынче утром. «Намерен ли враг напасть?» В этом мы разберемся, только бы не слишком поздно. «Но кто же враг?» Вот с этого вопроса и надо было начинать, но он все откладывал его в надежде на какое-то откровение, которое, к сожалению, не приходило… Женщины? Ни Милика, ни Мона не подходили, по его мнению, к роли многократного убийцы. Мужчины? Правда, у каждого из них есть в биографии хотя бы одно «темное пятно», но… кто же из них? Прежде всего, «ударный батальон». Габровяну-Димок-Пырву… Нет, лучше сначала запасники: Василиаде и Цинтой… Алек? Слишком уж он хлипкий. Вот если бы был жив его отец, командир третьего кавалерийского… тогда еще куда ни шло. Кажется, это был единственный человек в жизни Алека, который служил ему положительным примером… Панделе? Чтобы под маской приличного человека, ходячего учебника политэкономии 50-х годов скрывался ум, способный организовать такой блестящий hold-up[33] и ряд хладнокровных убийств? Трудно поверить… Мирча? Он умирает от страха при одной мысли об убийстве, где же ему провести ее в жизнь! Вот если бы это был его друг из Фокшань, тогда совсем другое дело; от того можно было ждать чего угодно… Нае? Этот мелкий циник и негодяй, любитель пирушек, женщин и азартных игр был вполне возможной кандидатурой. Но обычно люди такого типа, когда вступают на путь преступлений, проваливаются уже на жульничестве и мелких кражах «Rien dans le ventre»[34] — как, по словам Алека, сказал бы его отец, полковник… Барбу? О да, Барбу — это другое дело! Хладнокровие, быстрый ум, необходимая доза цинизма… хороший пловец… Но скорее всего — как всегда — самый подходящий человек не имеет к делу никакого отношения. Итак, «кто же враг?» — снова спросил себя Джелу, окидывая двор орлиным взглядом. Однако врага не так-то легко было сразить одними
