Габриэлла — несомненно связаны между собой… У Василиаде есть алиби на дело в Вылсане, а у Цинтоев — на ночь, в которую была убита Габриэлла. Мы не можем исключить их окончательно, но нужно сосредоточить все усилия на трио: Габровяну-Димок-Пырву. Нужно…
— Да, да; «следить за каждым их движением»! Попытаемся. Что еще?
— Не знаю… Нам совершенно необходима какая-нибудь подробность, которая разобьет лед… может быть, информация о прекрасной блондинке, может быть…
Несколько скромных ударов в дверь прервали мое красноречие.
— Они совершенно пустые, товарищ лейтенант! — сообщил молодой сержант, бросая на нас из-под очков слегка обвиняющий взгляд.
— Кто? — удивленно спросил я.
— Кассеты, которые мы взяли у Габриэллы Попа.
— Без записей? Не может быть… Ее хобби было — записывать пение птиц. Для научной работы.
— Совершенно пустые. Без всяких записей, — еще раз подтвердил молодой человек в очках… — Может быть, записи были стерты.
— Габриэллой или убийцей? — задал Шербан волновавший меня вопрос.
— Маловероятно, что ею самой. Ведь здесь был ее труд, она потратила на него многие часы.
— Что могло быть на этих кассетах?
— У нее была привычка — гулять по вечерам, чаще всего наедине, взяв с собой кассетофон… Может быть, она что-нибудь уловила? Какой-нибудь подозрительный разговор?
— Она сообщила бы нам об этом. Или решила пойти на шантаж?
— Не знаю… Не думаю. Дайте мне копию описи предметов из ее комнаты. Увидимся завтра утром… Всего хорошего!
— Всего доброго! Желаю успеха!
… Разумеется, она потеряла ключи. Немая статуя отчаяния, она замерла возле машины, с двумя полными до отказа кошелками в руках.
— Прости меня, Джелу, миленький, пожалуйста, прости! Я и представления не имею, как это случилось!
Последовало интермеццо, завершившееся лишь благодаря Шербану, который привел нам какого-то типа — то ли служащего их заведения, то ли нарушителя, пользовавшегося их временным гостеприимством. Как бы то ни было, он оказался прекрасным специалистом, и благодаря этому мы довольно скоро покинули древние Томы.
— Джелу, миленький, все сердишься? Ведь это могло случиться с кем угодно… — перешло в наступление живое воплощение преследовавшего меня кошмара.
— Замолчи, пожалуйста! Оставь меня в покое. Возьми газету или журнал, почитай!
— У меня их нет, Джелу! Хочешь — в утешение — я расскажу тебе, что обо всем этом думаю?
— Нет!
Олимпия недовольно завозилась, потом порылась в сумке, вытащила пачку «Кента», извлекла, сигарету и протянула мне пачку:
— Хочешь?
— Нет. Я не поощряю спекуляции.
Она скроила гримаску и прикурила от автомобильной зажигалки. Потом, заложив ногу за ногу — с элегантностью, которую дозволяли создавшиеся условия, — взглянула на мой профиль, с минутку подумала и начала:
— Мона была в Мамае в тот самый день, в который, позже, умерла Габриэлла… — Она выдержала многозначительную паузу и спросила: — Это не кажется тебе странным?
Вместо ответа я резко повернул руль. С трудом восстановив потревоженную на секунду элегантную позу, Олимпия продолжала:
— Разумеется, речь идет о шпионаже… Тити и Габриэлла были двумя звеньями цепи. Резидент находился в Мамае. Не доверяя обоим, он посылает третьего шпиона — Мону — наблюдать за ними. Она обнаруживает их двойную игру, сообщает об этом боссу, и тот приказывает ликвидировать обоих. Сначала убивают Петреску, потом — после того как Мона снова устанавливает связь — иначе зачем ей было ездить в Мамаю? — решено уничтожить и Габриэллу, которая, разумеется, уловила суть игры и, боясь за свою жизнь, решается сделать мне полное признание. Следовательно…
— Да, да, очень интересный роман. Назови его «Шпионка из полуденных стран»… И ведь подумать только, какой очаровательной женщиной была ты до тех пор, пока тебе не взбрели в голову все эти глупости! Хорошо еще, что ты не стала фантазировать и в письмах, а ограничилась фотографически точным описанием. Иначе, кто его знает, что за «двор тайн» получился бы у тебя!
— Джелу, ты меня ужасаешь! — возопила она, гася сигарету о приборную доску машины… — Впрочем, чего мне ждать? — продолжала она притворно-огорченным голосом. — Что может сказать интеллект художницы какому-то милиционеру?
— То же, что может сказать интеллект милиционера какой-то художнице.
— Ты — и интеллект?! Ничего общего! Как ты можешь быть таким тупым? Ведь все же ясно, как день: у Габриэллы был коротковолновый приемник, которым она ловила приказы — разумеется, зашифрованные… Кассетофон, научная работа — все это просто смешно, ей богу! Это был сверхчувствительный аппарат, сверхчувствительный…
— Сверхаппарат, дорогая, чего там! Но ты забываешь, что сейчас он находится в руках наших ребят из Констанцы, которые считают его самым обычным кассетофоном, да еще довольно-таки плохой марки… ну, теперь ты, может быть, замолчишь? — сказал я, пользуясь тем, что она замялась и не сразу нашла контраргумент.
— Но, Джелу, разреши мне объяснить тебе…
— Олимпия, родная, о каком подарке ты мечтаешь больше всего на свете?
— О, я видела в Нептуне пару чудесных сандалий, зеленоватых, с таким острым, острым носком…
— Сколько?
— Что-то около трехсот.
На минуту я заколебался, но затем, вспомнив о том, что спокойствие мне сейчас всего дороже, решительно заявил:
— Я дарю тебе их. Но с одним условием: до Вамы — ни слова!
В полную меру оценив выгодность сделки, она ответила мне на языке боссов из американских боевиков:
— You got a deal![36]
… «Гости» казались истомленными скукой и монотонностью одних и тех же разговоров в ожидании провизии. Как обычно, не хватало студентов, а отсутствие семейства Цинтой восполнялось оставленной ими бутылкой коньяка «Сегарча». Наше прибытие немного оживило атмосферу. Олимпия вытащила список и начала раздавать покупки, а я пошел разыскивать АБВ. Он был на кухне и очень серьезно мешал что-то в низкой кастрюльке.
— Я сейчас, Джелу… минутку, вот только морковка сварится, и я твой.
В конце концов морковка сварилась, и мы, сопровождаемые участливыми взглядами «гостей», переправили ее в комнату супругов Верня, где Филипп начал добросовестно ее уплетать.
— Посмотри, как он ест. Сам! Это просто невероятно для его возраста, — с гордым видом заявил АБВ. — Ну, что нового?
Я изложил ему положение дел. АБВ взглянул на меня с упреком:
— Видишь, я был прав! И Шербан то же говорит… Конечно, это дело твое, ты отвечаешь… Да погаси ты, черт возьми, сигарету, в комнате ребенка не курят… Дальше?
В этот момент появилась Олимпия:
— Передатчик, а не приемник, — сухо сказала она. — Вот что это было!
У АБВ и Филиппа появилось совершенно одинаковое вопросительное выражение. Я с бесконечной
