усталостью пожал плечами:
— Олимпия, избавь меня! Я ведь тебе сказал, что…
— Я права, я в этом уверена… Габи пользовалась кассетофоном, чтобы передавать. Да, она передавала сигналы! Иначе зачем ей было гулять каждый вечер одной, да еще с кассетофоном? Она передавала инструкции…
— Орнитологам. В самом деле, вопрос серьезный… крики птиц!
— Ха-ха! — драматически рассмеялась она. — Птицы? Как же! У них был код. Азбука Морзе.
— Дорогая, при тяжелых нервных расстройствах море противопоказано.
— Да? Так ладно же, я тебе докажу. Где, черт возьми, кассета?
— Какая кассета? — насторожился я.
— Кассета Габриэллы. Куда ты ее положил, Аби?
— Какая кассета? — повторил я, заинтригованный.
— Габриэлла в последний вечер дала мне кассету. С чайками, как ты уверяешь. Я уверена: она чувствовала, что за ней следят, и оставила ее мне специально. Куда я ее к черту сунула?
Я кинулся ей помогать, и в воздух полетели тряпки, кофеварки, детские книжки с рисунками, халаты…
— Эй, так вы весь дом перевернете… Ну ее к черту, кассету! Ничего интересного… волны, птицы… я тут же заснул.
— А ты знаешь, что на всех кассетах Габриэллы была стерта запись?
АБВ вдруг посерьезнел и показал мне на кассетофон:
— Она там, я ее не вынимал.
Он нажал на клавишу, и в комнате забормотало море и послышались самые разнообразные крики и трели.
— Послушайте внимательно, разве все эти звуки не кажутся вам странными?
Обычные звуки природы… трели скворцов, ласточек, пронзительные крики чаек…
«Это мои деньги» — послышался чей-то голос.
Петреску, — бледнея от волнения, пробормотала Олимпия.
— Останови, переведи назад и поставь потише, чтобы нас кто-нибудь не услышал.
Мы прослушали запись еще раз, в могильной тишине. Послышалось неразборчивое бормотание, потом снова, на повышенном тоне: «Это мои деньги». Второй голос говорил что-то неясное. Разговор продолжался еще минуты две, но невозможно было различить ни одного слова. Мы прослушали запись несколько раз подряд, но совершенно безрезультатно.
— Что это может быть, черт возьми? — спросил АБВ.
— Может, это ключ. Габриэлла умерла из-за этой кассеты. Здесь четко слышатся два основных мотива: Петреску и деньги. Как нам обнаружить собеседника?
Я обвел глазами лица моих друзей:
— АБВ, ты вроде бы недавно читал доклад…
— А-а… «Современные методы»…
— Как ты думаешь, можно что-нибудь извлечь из этой кассеты?
— Конечно, в Бухаресте.
— Мы должны послать ее сейчас же. Я еду в Констанцу.
— Подожди немного! Ты не думаешь, что кто-нибудь еще интересуется этой кассетой?
— Ты прав, — ответил я ему после некоторого раздумья. — Отпустишь со мной Олимпию?
— Это необходимо?
— Что я должна делать? — оживилась она.
— Помолчи минутку… Ты должна уверить всех во дворе, что только сейчас вспомнила о кассете, которую вручила тебе в вечер своей смерти Габриэлла. Нужно упрямо, настойчиво повторять, что, поскольку это, вероятно, очень важное для следствия вещественное доказательство, кассета должна быть немедленно доставлена в милицию. Поняла?
— И что будет? — спросила она, широко раскрыв глаза.
— Не знаю. Вероятно, кто-нибудь предложит свои услуги для того, чтобы отвезти ее. А мы сделаем все возможное для того, чтобы последовать за ним.
— Хорошо, Джелу! Но ведь кассета Габриэллы — у тебя. Что же я покажу во дворе?
— Одну из своих. Возьми ту, марки ORWO, на которой у тебя записан джаз. Надеюсь, ты не думаешь, что мы будем рисковать единственным вещественным доказательством, которым располагаем.
— Нет, что же это такое: два года тому назад я вывела вас из тупика, теперь — опять я. Что я — почетный член Милиции? — возразила, хитро прищуриваясь, Олимпия. — Даже не подумаю!
— Я куплю у тебя тот рисунок, который ты хотела подарить мне, — предложил я в последней степени отчаяния.
— А я две недели не отойду от Филиппа, — прибавил от себя АБВ.
— Ладно, ребятки, не брошу же я вас в тяжелую минуту!.. Но ты купишь мне сумочку, Абишор, хорошо?
Я взял «Абишора» за руку и вывел из комнаты. Ведь нельзя было предугадать, как будут расти потребности Олимпии в том случае, если мы начнем с ней торговаться.
— Нелегкое это дело — быть отцом! Вы, я вижу, совсем изнурены… — иронически заметила, Мона.
— Что будем делать? Бальзам кончился! Не думаю, что у дяди Панделе хватит воображения для того, чтобы явиться сюда вечером с новой бутылкой, — вмешался Димок.
— Они и без бутылки больше не явятся. Говорили, что поедут в Мангалию, культурно развлекаться.
— Значит, с этой стороны — никакой надежды. Джелу, уважаемой, у вас в комнате нет питья?
— Нет, но можно сбегать в магазин.
— Нынче после обеда он закрыт. Жаль!..
— Барбу, а что если нам съездить в Мангалию, посидеть в ресторане? Немного развеяться. Мона, ты как?
— Я ужасно себя чувствую, Алек. У меня мигрень…
— Я дам вам таблеток, мадам Мона. Успех гарантирован. Знаете, вот так же точно…
Но судьба пожелала, чтобы это, вероятно, очень поучительное событие, случившееся с вечным другом Пырву, не было нам сообщено. Олимпия выбрала именно этот момент для своего торжественного появления. Широко раскрытые глаза, истерзанное лицо, влажный взгляд, дрожащий голос — все необходимое для великой трагической роли. Надо предупредить АБВ, чтобы он не слишком принимал всерьез будущие семейные сцены, думал я, в то же время с нетерпением ожидая реакции присутствующих.
— Кассета! Ох! Я о ней и забыла!.. — высоким голосом проговорила Олимпия, лихорадочно потрясая кассетой.
— Какая кассета, милая? — мягко вопросил АБВ, выражая всеобщее недоумение.
— Габи в свой последний вечер дала мне кассету. Мы непременно должны сдать ее в милицию!
— Конечно, дорогая, успокойся. Тот лейтенант сказал, что завтра зайдет сюда, вот мы ему и отдадим.
— Нет, Аби! Мы должны отвезти ее немедленно… Может быть, это как раз то вещественное доказательство, которое объяснит смерть Габриэллы! Еще скажут, что мы ее утаили..: Боже мой, как это я могла позабыть? Джелу, Джелу, пожалуйста, ее необходимо отвезти!
— Успокойтесь, мадам Олимпия! Какое там вещественное доказательство, какое утаивание?! Эти птицы были ее навязчивой идеей… «Les oiseaux chantent l’amour et la tristesse, — «Птицы поют любовь и грусть» — говорит поэт. Мой отец, пол…
— Господин Алек, вы расскажете нам в другой раз, что говорил ваш отец… Вы ее не прослушали?
— Нет. Она дала мне ее в тот вечер, я положила вместе с нашими и совсем забыла…
— Тогда лучше всего ее прослушать нам! Ты, Олимпия, успокоишься, снимешь камень с души… —
