Время новой погоды

бы налитой кровью дымкой: казалось, что она никогда не проходит совсем. Бадди сидел в старом вагоне- ресторане, который Мечтатели использовали как столовую, и глядел на странно неподвижный розоватый пейзаж за окнами.

Внутри вагон-ресторан был очень похож на материнскую харчевню в миниатюре, так что здесь он чувствовал себя как дома, хотя всегда ожидал, что вот-вот в вагон войдет проводник и предложит ему пакетик картофельных чипсов.

Однако в это утро Бадди был обеспокоен. И не только из-за странного состояния атмосферы, хотя оно само по себе давало массу поводов для беспокойства. Помимо этого, дела в лагере Мечтателей все больше выходили из-под контроля. Вероятнее всего, это было как-то связано с необычайным успехом акции «Птицы Одного Полета», которая – после того как неразбериха с доставкой индеек была улажена – поставила корпоративное правительство в весьма неловкое положение и вызвала довольно много критических выступлений в его адрес, так что они уже пообещали восстановить День благодарения в будущем году. Или, возможно, дело было в дискуссионной статье Ронды, только что опубликованной в газете «Бродячая Кость» и озаглавленной:

«Корпорация Америка»: Цель – Фурор или… Фюрер?

Какова бы ни была причина, Мечтатели неожиданно стали подвергаться новым и разнообразным формам нападок, включая обвинение в нарушении правил районирования населенных пунктов в связи с заявлениями о присутствии в лагере «толстокожих» и «плотоядных», что противоречит городским установлениям, не говоря уже о предложенном Налоговой инспекцией пересмотре их статуса некоммерческой общественной организации.

Баттерфляй, выступавшей в качестве казначея Мечтателей, пока что удалось отчасти очаровать, отчасти запутать правительственных аудиторов, так что похоже было, что ревизионный отчет может не содержать определенных выводов в отношении ближайшего будущего. Родриго, надо отдать ему должное, внес успешное ходатайство в суд об отсрочке слушаний по делу о нарушении правил районирования, хотя не был уверен, что сумеет оттягивать эти слушания достаточно долго. Все эти события не могли не вызывать беспокойства. Видеощит на виадуке был недавно снабжен видеокамерой программы «Шоу-Америка», всевидящим оком выслеживавшей каждое движение на территории лагеря. И как раз этим утром экран высветил тревожное новое сообщение, гласившее:

ПРОТЕСТ – ЭТО НЕ ПАТРИОТИЗМ!

Бадди уже начал было погружаться в новый омут тревог по поводу сложившейся ситуации, когда увидел Ронду, пересекающую двор по направлению к нему, и его способность мыслить концептуально тут же бесследно испарилась.

Ронда решительно поднялась по железным ступенькам, раздвинула скрипучие двери и бросила на крытый красным пластиком стол письмо.

– Ну-ка, взгляни на это.

Бадди взял конверт и взвесил его на ладони. Конверт оказался на удивление толстым. Рядом с обратным адресом красовалась четко пропечатанная эмблема корпоративного правительства КА: орел, взлетающий в небо с зажатым в клюве знаком доллара. Под эмблемой – грозная строка:

Департамент Защиты Родины

– Ой-ёй-ёй, – произнес Бадди, держа письмо в руке. – На ощупь – что-то весьма значительное. Как ты думаешь, что это может быть?

– Я не думаю, я знаю, что это, – ответила Ронда. – А ты и сам можешь посмотреть.

Ронда отошла к кофейному сервизу – налить себе чашку устрашающего варева, которое Висенте готовил каждое утро. Он называл этот напиток «Жидкий энтузиазм», добавляя, что это единственное средство, не дающее ему опуститься на дно абсолютного, малодушного отчаяния. Она наклонила прозрачный шаровидный кофейник над кружкой и стала ждать – Бадди показалось, что очень долго, – пока насыщенная кофеином густая жижа неохотно польется из носика. Ее кружка была дарована кухне Мечтателей Эдди Финклестайном, на ней красовалась надпись:

Горжусь, Что Я Из Канадской Конной Полиции.

Гордого вида мужчина в стеганых штанах и странной шляпе приветствовал весь мир с бока кружки. «Он выглядит невероятно счастливым, – подумал Бадди, – явно потому, что скоро окажется у губ Ронды».

Ронда села напротив, отпила из кружки и состроила гримасу, как делал всякий, отпив первый глоток варева. Потом вздохнула:

– Ах… Ракетное топливо Висенте! Как раз то, что нужно женщине в такое утро! Ну давай, – Ронда махнула рукой в сторону письма, которое Бадди все еще держал в руках. – Прочти его. – Она поставила кружку на стол. – Нет… Лучше… Дай-ка я сама его прочту. – Ронда распечатала конверт, развернула письмо и принялась его просматривать. Бадди ожидал, что она начнет читать вслух, но Ронда просто молча изучала письмо, время от времени отхлебывая из кружки, на которой конный полицейский с каждой минутой выглядел все более гордым и счастливым. Глядя на эту сцену, Бадди вскоре напрочь забыл о письме и обнаружил, что, в который уж раз глядя на лицо любимой, размышляет о том, что же такое красота.

Ронда, несомненно, была красива. Казалось, все и каждый были в этом согласны, если судить по тому¹, как – стоило ей войти в комнату – мужчины, женщины, дети, даже животные, растения и неодушевленные предметы, вроде предметов обстановки, словно бы застывали на месте, замолкали и не сводили с нее глаз. Но что именно, задавал себе вопрос Бадди, что ТАКОЕ вызывало этот эффект? Так ли красив ее нос? Ее подбородок? Глаза ее прелестны, это правда, а ее губы…Однако все это почему-то не складывалось вместе, не объясняло того, что творилось в сердце у Бадди, когда он глядел на нее. Ведь и еще кто-то вполне мог бы иметь такие же прелестные глаза и губы, но Рондой этот «кто-то» быть не мог. Может, дело в ее харизме? В ее уверенности? В уме? В неподдельной, естественной сексуальной привлекательности? Как здесь вывести формулу? Какова математика красоты? Бадди чувствовал, что само это понятие от него ускользает. Вероятнее всего, заключил он, он любит ее просто потому, что она – Ронда.

Вдруг его размышления были прерваны нежными словами любимой.

– Ну и подонок! – сказала Ронда.

– Что? – Бадди почувствовал, как напряженность ее эмоций пропитывает атмосферу вагона.

– Подонок!

Бадди увидел, как ее озера-глаза переполняет влага, как эта влага ручьями бежит по щекам.

– Кто? – спросил он, вопреки всему надеясь, что она наконец прозрела, что подонок, о котором идет речь, – Родриго.

Ронда молча протянула ему письмо.

Моя горячо любимая дочь!

Разреши мне прежде всего поблагодарить тебя за подаренную индейку, независимо от иронического подтекста этого подарка. Твоя мама попыталась приготовить ее в стиле традиционной островной кухни, запекая в кокосовом молоке, но, боюсь, никакие ухищрения не смогли изменить ее резиновую суть. Ха-ха!

Однако к делу: боюсь, мне придется спросить тебя, неужели политика – подобающая арена для упражнений в юморе? Наблюдая со стороны ваши поразительные и непостижимые действия, я не могу не задаваться вопросом: неужели слова «Национальная Гордость» ничего для вас не значат? Преданность? Патриотизм? А как насчет простых чувств любви и уважения – уважения к предкам, к основателям рода, к тем, кто боролся и страдал ради того, чтобы вы могли прийти в этот мир?

Ты когда-нибудь задумывалась о том, какое влияние ваша политическая агитация может оказать на меня, твоего отца, который является членом корпоративного правительства? О том дискомфорте, который я могу испытывать, когда кто-нибудь из моих коллег бросает мне на стол газету и замечает: «Похоже, ваша дочь снова взялась за свои прежние штучки?» Или о том, какие страдания испытываем мы – твоя мать и я, – замечая кивки и понимающие подмигивания наших партнеров по загородному клубу?

Мое положение как члена правительства страны обязывает меня знать – более того, я искренне верю в это, – что наш ГИД избрал наилучший для нас курс. Он пойдет на благо нашему народу и государству и, по правде говоря, всему миру, поскольку в конечном счете принесет благо демократии миллионам тех, кто в ином случае с трудом продвигались бы вперед при низком уровне жизни, не говоря уже о сниженном валовом национальном продукте.

Я снова умоляю тебя задуматься о своих действиях, задуматься о них глубоко.