Снег будто лишил мир звуков, так же как свежий снег обычно сводит на нет привычный в этом смысле жизненный опыт. Все, что Бадди мог расслышать, и то как бы с большого расстояния, были едва доносившиеся из соседнего квартала крики и возгласы ребятишек, выбежавших из домов на улицу и увидевших снегопад; но каждый возглас, казалось, пропадал сразу же, как только был издан, поглощенный пустотой, лишенной эха, лишенной резонанса, так что эти звуки не нарушали ощущения тишины, как коричневая линия древесного ствола не нарушала совершенной белизны окружающего пространства. Во всяком случае, так размышлял про себя Бадди, глядя на открывшийся перед ним пейзаж.
Вскоре ребятишки двинулись по улице – парами, небольшими стайками, а потом и десятками; смеясь от радости, они вбегали на сортировочную станцию, их тепло закутанные фигурки яркими цветными пятнами виделись на снегу, и точно так же их звонкие возгласы яркими пятнами звуков окрашивали тишину. Ребятишки толпой вбегали в ворота, мчались к открытой центральной площадке лагеря – зачем, Бадди поначалу даже представить себе не мог. Но, побегав несколько минут по площадке, побросавшись снежками, они взялись за серьезное дело: принялись лепить снеговиков.
В их районе, где у домов есть лишь палисадники, но нет дворов и нет парков, лагерь на сортировочной станции оказался вполне очевидным и единственным местом для подобной работы. Словно ведомые одной мыслью, дети бежали на большую центральную площадку лагеря все утро – из латиноамериканского баррио, из корейского квартала, из Малой Монголии, из района, где живут полинезийцы, из сектора маори; их голоса сливались в какофонию разных языков и диалектов. Постепенно, словно лагерь стал сценической площадкой для Сотворения мира, его центр начал заполняться округлыми белыми фигурами, пока еще не наделенными теплом жизни или цветом; они неподвижно стояли на месте, словно в ожидании своей очереди быть оживленным, когда Создатель найдет для них свободную минутку.
Мечтателей и циркачей, выходивших из вагонов-домов и фургонов, приветствовало целое поле молчаливых белых фигур, и, увидев ребятишек, снующих между ними, взрослые присоединились к ребячьим трудам. Бадди и Ронда, работая вместе, построили самого прекрасного снежного человека, какого Бадди слепил за всю свою жизнь: по правде говоря, это был пока ЕДИНСТВЕННЫЙ в его жизни снежный человек, поскольку Бадди вырос в насыщенном испарениями климате Байю. Пенёк, Шпенёк и Кроха слепили карликов, Альма – снежную великаншу, а Ирма и Эдна сотворили первых соединенных снежных людей, до сей поры не виданных в мире. К середине дня лагерь был заполнен белыми фигурами: снежные мужчины, снежные женщины, снежные дети – все молча и мирно сосуществовали так, как людям на Земле, наделенным жизнью, желаниями и стремлениями, сознанием времени и сознанием своей недолговечности, редко удается сосуществовать.
Однако утро скоро прошло, и разнообразные обязанности и задачи словно арканом утаскивали Мечтателей и циркачей одного за другим, увлекая их прочь от веселой работы. Дети тоже постепенно, маленькими группками весь день покидали станцию, пока наконец белые фигуры не остались на дворе одни, молча наблюдая, как неяркое зимнее солнце опускается к горизонту.
А потом, прямо перед вечером, Бадди заметил: вокруг что-то происходит. Он сидел в кресле, в вагоне- конторе, которую теперь занимал вместе с Эдди, когда вдруг почувствовал этот запах: пыль.
Он услышал, как задвигались в ящиках стола карандаши и ручки, увидел, как Иконостас Чучел на столе Эдди зашатался на удерживавших его велкролипучках. Всемирная коллекция пепельниц Эдди-Чучела стала покачиваться и дребезжать. Поддавшись неожиданному порыву, Бадди, который чувствовал себя странно отдельным от собственных ног, выглянул в окно.
И точно: там, в снежной пыли, которая, поблескивая радужными искрами в последних солнечных лучах, пронизанная ими насквозь, завивалась в смерчи над землей, снеговики начинали подниматься в воздух. Сначала совсем немногие, а затем толпами, они начинали покачиваться, сдвигаться со своих мест и наконец очень медленно взлетали.
Один за другим снеговики отрывались от земли и парами, а затем группами покидали свои места на сортировочной станции. Их массивные фигуры, глаза из камушков и носы из кусочков угля, кочерыжки кукурузных початков, торчавшие из их ртов, как трубки или сигары, придавали им некую шутовскую небрежность; однако они поднимались с какой-то медленной, величавой грацией, ярко выделяясь на фоне красного кирпича станционных зданий. Паря над территорией лагеря, они, словно отлетевшие души, поднимались, поднимались, поднимались к облакам, из которых явились на землю, и наконец исчезли в тихом просторе зимнего неба.
35. Матери берутся за оружие
Депеша 1/21
От: Эдди Финклестайна
Кому: Всем членам ООАМ
Депеши, исходившие из конторы Эдди-Чучела, становились все более странными. Бадди уже начал подумывать, не являются ли они плодом фантазии самого заведующего прессой. Однако Бадди достаточно времени проводил в «пресс-центре», чтобы знать, что Эдди проверяет факты столь же тщательно и энергично, как всегда. Впрочем, раздумывал он, эти новости нисколько не более странные, чем другие события, то и дело происходящие по всей стране.
Среди самых огорчительных событий был быстрый взлет программы «Шоу-Америка» – она почти полностью захватила господствующее положение в государственных СМИ. Афиши, рекламирующие программу, заполонили весь город и – насколько можно было судить – всю страну. Наклеенные на все доступные поверхности, они выставляли на всеобщее обозрение портрет ведущего Мундо Мефисто (более чем в натуральную величину), указующего перстом прямо в камеру; на нем красовалась торговая марка передачи – цилиндр из звездно-полосатого флага, а над цилиндром – огромными буквами слова: «Я – ваш Большой Братец». Под портретом шел лозунг программы:
И это вовсе не ложь, думал Бадди, потому что по всему городу теперь были установлены камеры – у каждого перекрестка, в каждом парке, во всех местах публичных собраний. Поговаривали даже о том, чтобы установить их в общественных туалетах. Начинало казаться, что единственный способ уйти от их безжалостных глаз – это укрыться в уединении домашнего очага, и то до поры до времени.
В лагере Мечтателей дела тоже шли гораздо более странно, чем обычно. Возник какой-то новый вид северного сияния: оно много недель висело над городом, сливаясь с красным туманом, окрашивая ночное небо пылающими полосами зеленого и красного огня. Жутко было видеть это сияние так далеко на юге: оно казалось дурным предзнаменованием каких-то будущих событий, хотя каких именно, не могла сказать даже Присцилла. А нападки, которым Мечтатели подвергались, продолжали усиливаться. Организации был вчинен «подражательский» иск со стороны человека, который попытался повторить проход по канату над Большим каньоном и теперь требовал компенсации за то, что его вдохновили на «поступки, приносящие телесное безрассудство и вред». Давление со стороны Комитета по районированию населенных пунктов и Налоговой инспекции тоже росло.
Но все-таки были и кое-какие интересные новые события: Эдди начал оформлять план по созданию пиратской радио– и телестанции: она могла бы создавать помехи на частоте передачи «Шоу-Америка», которую он страстно ненавидел.
– Подумать только! – говорил он. – Мы сможем впихнуть в эфир все потрясные старые передачи, в которых говорится об основных американских ценностях: «Оззи и Харриет», «Поиграем!», «Соседи мистера Роджерса», «Площади Голливуда»… Можно даже включить сюда прямую трансляцию тапперуэрских вечеринок![36]
С наступлением зимы Алеф обрил голову в знак солидарности с природой: этот акт он совершил потому, что считал необходимым привести растительность человека в соответствие с окружающей средой.
– Если деревья сбрасывают листву каждую зиму, – теоретизировал Алеф, – то и существам человеческим следует делать то же самое.
