сне.
Некоторые из протестовавших позже клялись, что почувствовали какую-то мелкую рябь, прошедшую по ткани времени, когда был произведен подземный взрыв бомбы. В частности, Алеф ощутил то, что он описал как неожиданную ностальгию по будущему: острую тоску по лучшему миру. Другие отметили, что стрелки их наручных часов начали вращаться с такой скоростью, что слились в мутное пятно, а те, кто смотрел вверх, утверждали, что видели, как звезды в небе сначала двинулись назад, к доколумбовой позиции, а затем вперед, образовав немыслимые созвездия будущего. Некоторые даже считали, что видели Вифлеемскую звезду: она появилась на небе, а затем исчезла. А Пенёк и Шпенёк были убеждены, что заметили, как мимо прошел бронтозавр.
Бадди удалось лишь представить себе, какой эффект этот взрыв мог произвести под землей, в помещениях, где была детонирована бомба: скалы в сердце Земли могли быть возвращены в первоначальное расплавленное состояние, а ученые, наблюдавшие это событие, – во всяком случае, так ему рисовалось – преобразились в младенцев: каждый из них был все еще облачен в белый лабораторный халат, но сосал большой палец и время от времени икал.
В результате Баттерфляй, Ронда и Гермафродитти, так же как и сотни других демонстранток, были оштрафованы за вторжение на чужую территорию, а вместе с ними и Дэн Атмост, который, поддавшись порыву, отдал микрофон оператору (передача все равно уже закончилась) и перешел за меловую черту вместе со всеми. Артисты цирка вызвали у блюстителей закона беспредельное замешательство, поскольку те никак не могли понять, фотографировать им Ирму и Эдну порознь или вместе, или – как решить геометрическую задачу надевания на них наручников? Кроха все время проскальзывала между прутьями камеры предварительного заключения, так что в результате они разрешили ей ходить везде, где ей заблагорассудится. И никто не мог решить, как штрафовать Гермафродитти – как мужчину или как женщину? В конце концов всех отпустили, предварительно сфотографировав и сняв отпечатки пальцев, так как единственная небольшая тюрьма в малонаселенном округе Наварро, даже с добавлением камер в прилегающих округах, совершенно не могла вместить такое невероятное количество заключенных.
Чуть позже полуночи полицейские фургоны стали возвращаться. Тюрьма стояла у черта на куличках, и, поскольку справиться с хаосом и уследить за сотнями демонстрантов, которые стали бы ловить попутные машины и уходить пешком по дорогам посреди ночи, не представлялось возможным, полицейские решили, за отсутствием лучшего плана, разделить их на небольшие группы и поместить близ ворот испытательного полигона, где все и началось. Отсюда было совсем легко добраться пешком до самых разных лагерных стоянок, разбитых в пустыне участниками протеста, а также до транспортных средств, которые могли бы отвезти их по домам, и блюстители закона надеялись, что это произойдет как можно быстрее. Бадди, Родриго, Эдди, Висенте и Алеф стояли недалеко от ворот и ждали возвращения Ронды, Баттерфляй и остальных, так как заранее было решено, что, хотя мужчинам не возбраняется участвовать в демонстрации протеста, самый большой эффект средства массовой информации произведут, если протестующими, переступившими белую линию и подвергнутыми аресту, будут одни только женщины. Единственным исключением оказался Дэн Атмост, ожидающий в мужской камере тюрьмы округа Наварро, пока на следующий день его смогут взять на поруки.
Итак, пятеро мужчин ждали час за часом, все сильнее дрожа от холода в ночной пустыне, а полицейские фургоны один за другим исторгали из себя группы демонстрантов, среди которых они никого не знали. Наконец, далеко заполночь, появилась машина с Рондой, Баттерфляй и другими женщинами из их группы. Все обнялись перед воротами, прямо под бдительными взглядами полицейских, по-прежнему охранявших полигон. Затем, при свете почти полной луны, они отправились в путь по обочине шоссе, ведущего к военной базе и лагерю, который они разбили всего в десяти минутах ходьбы от полигона.
Все страшно устали, но настроение было ликующим. «Мы это сделали! – кричали они в ночи, шагая вместе по дороге, и койоты вдали громким воем откликались на их победные клики. – Еще одна успешная акция!»
Во всяком случае, так им казалось в тот момент.
То, что затем случилось, было очень просто, как миг, слишком краткий, чтобы быть замеченным… Бадди позже подумал, что это – как отвернуться на секунду: всего один миг невнимания, а когда снова поворачиваешь голову и смотришь, оказывается, весь мир успел измениться. Никто потом так никогда и не смог убедительно доказать, была это случайность или что-то более зловещее.
Баттерфляй, задержавшаяся, чтобы сорвать при лунном свете несколько веточек полыни, отстала метров на десять от остальных, неторопливо шагавших по обочине дороги в сторону лагеря. Время от времени мимо проезжал полицейский фургон, возвращавшийся к полигону, чтобы оставить там демонстрантов. Потом показались фары какой-то другой машины. Она замедлила ход, затем быстро проехала мимо шагающей группы, идя в противоположном направлении по другой стороне дороги, точно так, как шли все полицейские машины. Это был пикап последней модели – Бадди случайно заметил это, потому что пикап был единственным неполицейским автомобилем, какой они видели в тот вечер на дороге. Это оказалось фактически единственной деталью, по поводу которой все свидетели происшедшего были потом единодушны.
Бадди почувствовал дуновение воздуха, когда проехала машина, потом услышал визг тормозов. Он сразу же обернулся – как раз вовремя, чтобы увидеть, как машина резко свернула в сторону, пересекла центральную линию и въехала на обочину с их стороны. Там она вроде бы ударила боком по чему-то маленькому и мягкому, похоже – по узлу с тряпьем. На миг плохо соображающий мозг Бадди заставил его усомниться – да был ли вообще какой-то удар? Или, может быть, это один из Летучих Братьев Фердыдурке отлетел за обочину, в заросли полыни, дурачась и кувыркаясь позади их компании, самым доброжелательным образом выражая свою веселость? Но циркачи, которые не попали под арест, все давно вернулись в лагерь; а пикап никак не мог выражать хоть какую-то доброжелательность: он ехал слишком быстро по не той стороне дороги. Машина виляла из стороны в сторону и, вроде бы мгновение поколебавшись, прибавила ходу, вернулась на свою полосу и исчезла из вида. Никто не разглядел водителя; в шоке и смятении никто не посмотрел на номер машины. И только в этот момент разрозненные детали сошлись в мозгу Бадди в одно целое, и он понял, что машина ударила вовсе не по узлу с тряпьем.
– Ронда! – Слова вырвались у него изо рта против воли, голос казался совершенно чужим. Но Ронда была здесь, рядом с ним – Бадди осознал это в малую долю секунды, когда в тревоге повернулся к друзьям с бьющим в набат сердцем. Однако успокоился он всего лишь на краткий миг.
Бадди и Висенте первыми до нее добежали. Баттерфляй лежала в полыни, как-то странно – неправильно – разбросав руки и ноги, запах свежей полыни поднимался от сломанных вокруг нее веток. Они испробовали все, о чем только могли подумать; Родриго бросился бегом к полигону за каретой скорой помощи, но ничего сделать уже было нельзя.
Бадди и Висенте, добежавшие первыми, успели услышать ее шепот, ее последние слова – слова, которые в последующие дни будут повторяться в газетах, по радио и в телевизионных программах по всей стране:
«В мире столько хорошего. Любовь… И так много… красоты…»
Похороны состоялись в соседней церкви, недалеко от лагеря Мечтателей, так что все местные жители, относившиеся к Баттерфляй с особой любовью, тоже могли присутствовать. После этого Мечтатели разбрелись на целый день, каждый в свою сторону. Трудно было представить себе событие более мрачное и горестное, чем это; к тому же оно усугублялось любопытствующими операторами передачи «Шоу-Америка», которые силком протиснулись в последние ряды присутствовавших на похоронах и отказались уйти. Пришлось силой удерживать Эдди, чтобы он не набросился на них и не вышвырнул их вон. После того как все закончилось, ни у кого не хватало мужества разговаривать. Родриго исчез сразу после церемонии. Висенте, чье лицо казалось каким-то разбитым на куски, ушел горевать в одиночестве; то же сделал и Эдди, любивший Баттерфляй почти так же сильно, как Ронду. Алеф, обезумевший от горя настолько, что почти утратил дар речи, остался, чтобы помочь родителям и родственникам Баттерфляй. А Бадди и Ронда обнаружили, что идут вместе, молча и бесцельно, по улицам своего района в пустом и бессмысленном свете кончающегося дня.
И нечего было сказать. Эта трагедия – первая в истории Мечтателей – казалось, поставила под вопрос всю их деятельность.
– Это моя вина, – сказала Ронда. – Мне следовало присматривать за ней, она была такая молодая…
