— Хелло, дорогой, — сказала она.
— Хелло, дорогая, — откликнулся он, заключил её в объятья и поцеловал.
— Мне нравится это времяпрепровождение, но мы, вероятно, будем сфотографированы КГБ.
— Отлично, я преподам им урок.
— Остановись, — предупредила она, отводя его руки от одной из точек на своём теле, с помощью которых он дарил ей наслаждение. — Ты мне нужен, но сейчас твои пальцы играют на клавиатуре моей нервной системы.
— Я могу жить этим, — сказал Ремо.
— Я могу жить ради этого, — ответила Анна.
— Это просто отлично, что мы встретились с тобой, — воскликнул Ремо. Он ни единым словом не обмолвился о Пу.
— Вся эта страна может ополчиться против нас. Это какой-то кошмар. Мы не знаем, какие воинские части поддерживают нас, а какие выступают против. Дела идут всё хуже. Военные похитили Генсека, чтобы заставить его объявить войну Америке. Они хотят войны. Они хотят дать Америке время собрать свои лучшие войска. Они даже хотят определить место сражения.
— Поедем в отель, — сказал Ремо.
Он ощущал очарование Анны и нуждался в нём. В её спокойной улыбке. В её прекрасных голубых глазах. В её теле, с которым у него было связано много прекрасных воспоминаний, и, конечно же, в её уме.
— Ты приехал сюда, чтобы помочь своей стране и предотвратить войну, или ты здесь, потому что любишь?
— Я приехал сюда завинчивать гайки, — сказал Ремо с несчастным видом.
— Да, хорошо, тогда нам необходимо заняться делами, — сказала Анна.
— Ты — женщина, которая всё время занята делами.
Похожие случаи были в Ватикане, Бате, на авианосце «Полк» и в индейском лагере.
Мистер Арисон превращается из обыкновенного человека в воина, который может одним манёвром послать людей в сражение. Глядя на него, казалось, что он черпает свои силы в войне.
— Мы передали контроль над нашими армиями обратно в руки Коммунистической партии, — сказала Анна, предъявляя свой пропуск охране аэропорта. Её «Зил» стоял наготове, чтобы отвезти её обратно в Москву.
— Подожди минутку. Я не хочу связываться с армией, находящейся в руках коммунистов, — сказал Ремо, моряк в прошлом.
— Хорошо, чего ты хочешь? — спросила Анна.
Ремо был дорогим, Ремо был великолепным, но
Ремо, как заметила Анна, мыслил как обыкновенный мужчина.
— Может быть, встретиться с некоторыми демократами в руководстве.
— Ты хочешь изменить всё за один день, дорогой?
— Нужно позволить людям выбирать того, кого они хотят.
— Они и выбирают. Коммунистов.
— Эти выборы несправедливы.
— Нет, дорогой. В нашей стране нет другой партии, которая может противостоять им. Коммунисты — единственные люди в нашей стране, которые могут участвовать в выборах и создавать свои организации. Это у нас единственная действующая структура. У нас либо Коммунистическая партия, либо война.
— Коммунисты — это самая большая беда для всего мира. Я не знаю, нравятся тебе эти слова или нет, но это именно так.
— Ты говоришь о стране, у которой нет больше сил. В России, так же как и в любой другой стране, а может, и гораздо сильнее, политическая машина сильно коррумпирована. Последние революционеры были расстреляны Сталиным. Политбюро — единственно надёжная группа, потому что они не хотят потерять то, что уже имеют.
— Всё равно, мне не нравится это, — сказал Ремо.
Анна дружески взяла Ремо за запястье, заставляя его замолчать.
В специальных апартаментах Анны, пожалуй, лучших в Москве, но, на взгляд американца, достойных только среднего класса, Ремо рассказал Анне всё, что он знал о мистере Арисоне.
Она захотела узнать, почему мистер Арисон так враждебно настроен по отношению к синанджу.
— Я не знаю, но Чиун, кажется, знает. Он заключил с Арисоном сделку.
Анна кивнула, и Ремо продолжал. Она налила себе бренди в хрустальный бокал и села на кушетку, привезённую из Франции, напротив Ремо. Ночные огни Москвы отражались в её окнах. В комнате был даже камин, но так плохо сконструированный, что, когда им пользовались, ей всё время приходилось опасаться пожара.
И только в России загорается бетон.
Она знала свою страну гораздо лучше, чем любой старик и старуха. И никто сильнее её не любил свою страну. Она любила её даже больше, чем этого удивительного мужчину, Ремо.
Ремо не знал, какая вражда существовала между синанджу и Арисоном. Но она продолжалась уже довольно долго.
— Как долго? Десять лет? Двадцать? Семьдесят? Я коммунист, Ремо, и я думаю, что это достаточно большой период времени, — сказала Анна.
— Три или четыре тысячи лет, я точно не знаю.
Анна уронила стакан бренди на ковёр. Ковёр был изготовлен в России, и стакан разбился.
— Я не понимаю. Как вражда может продолжаться тысячи лет?
— Дом синанджу возник гораздо раньше любой современной страны, за исключением Египта. И я верю, что это действительно так, но я не знаю реальной даты. Чиун знает это: или знает Арисон, или что-то о нём. Он говорил мне, что я не смогу справиться с ним.
— Ты справишься, но для этого не хватает чего-то ещё.
— Я не смог победить его.
— Нет, но не переживай. Однако ты не сможешь вступить ни в одну армию.
Ремо пожал плечами. Как он мог вступить в армию, зная то, что он узнал, будучи синанджу? Если он вступит в какую-нибудь армию, синанджу не будут помогать ему. Когда-то он был моряком. Он понимал моряков. Но никогда больше ему не стать моряком.
Анна, казалось, заинтересовалась всем этим. Он рассказал ей о дани синанджу, о свитках и о комнате с полом из красного дерева, в которой хранились сокровища Дома синанджу.
Он рассказал ей о фресках перед входом в старый туннель, идущий под Римом и выходящий в одну из комнат дворца. Он рассказал ей, как они ходили по Риму вместе с Чиуном и заглядывали в старые храмы.
Анна прервала его в этом месте.
— Новые боги или старые, это только пустая трата времени. Что произошло между синанджу и мистером Арисоном?
— Я не знаю, — ответил Ремо. — Чиун не захотел рассказать мне. Его волнует только потеря сокровищ, и он говорит, что я узнаю всё о мистере Арисоне и смогу победить его только тогда, когда верну сокровища назад.
— Я немного знаю твоего приёмного отца. Он довольно ловкий человек, но он ничего не может сделать сам, чтобы вернуть сокровища. Он хочет вернуть их любым способом. Я уверена, что для такого ходячего анахронизма только это и имеет значение, и ради этого он пойдёт на что угодно, даже на ложь.
— Если это анахронизм, почему мы можем делать вещи, которые никому больше не под силу? Если это анахронизм, почему я не беру пример со всех этих идиотов и не ввязываюсь в войну? Если это анахронизм…
— Прошу прощенья, Ремо, если я обидела тебя.
— Ты не обидела меня. Ты только повторяешь то, в чём нас всегда упрекали коммунисты. Наш образ
