— Мумия... — прошептал Римо.
— Разве у мумии нет лица?
— Где там! Почти не разобрать, — ответил Римо.
— Разве так трудно догадаться, каким оно было прежде?
Римо напряженно всмотрелся в эту чудовищную маску. Вдруг вздрогнул и нервно сглотнул.
А потом, крепко зажмурившись, отвернулся.
— Чье это лицо? — настаивала женщина.
— Сама знаешь, чье... — осипшим голосом ответил сын.
— Скоро ты попадешь в эту пещеру. Нужно только сделать первый шаг.
— Никуда я больше не пойду.
— Но ведь ты хочешь найти отца, хочешь узнать правду!
— Не такой же ценой...
— До сих пор ты искал его лишь умом и глазами. Теперь попробуй поискать сердцем. Отец смотрит на тебя, пусть даже и не видит.
— Не понимаю.
— Мы — люди Солнца. И твой родной народ — это народ Солнца. Ищи людей Солнца, только с ними ты обретешь понимание и покой.
— Я... я не могу.
— Сможешь! Внемли своей матери, которую прежде не знал. Войди в пещеру, и тебе все откроется. Не бойся, смерти нет. Жизни в тебе не более, чем во мне. Ума не больше, чем у самого древнего твоего предка. А я... не более мертва, чем мои гены, которые ты унаследовал.
Бросив на него исполненный печали взгляд, видение тут же растворилось.
Весь остаток ночи Римо так и не сомкнул глаз. Лежал на спине, глядя в потолок и пытаясь убедить себя, что все это — не более чем скверный сон.
Но мастера Синанджу являются абсолютными властителями собственного тела и разума, и кошмары их не преследуют. А потому Римо понял, что впереди его ждут страшные испытания.
На завтрак мастер Синанджу готовил себе специальный чай долголетия.
В серо-зеленом чайнике весело кипела вода, рядом в плошках были разложены кусочки корня женьшеня, толченые плоды жожоба, сырые семена сосны. Нежные солнечные лучи врывались в кухонное окно.
Мастер Синанджу предпочел бы просыпаться на родном Востоке, но он жил в трудные времена. Нет, в целом все обстояло не столь уж безнадежно, размышлял он, расхаживая по кухне, оборудованной электроплитой, кранами с горячей и холодной водой и прочими атрибутами западной цивилизации.
Перед завтраком он напевал песенки, некогда услышанные в родной деревне Синанджу, в далекой Корее. Эти звуки словно бы приближали его к дому. Тем не менее он не чувствовал себя счастливым.
Да, ему пришлось поселиться в стране варваров. Да, у него был сын, не родной, приемный. Белый, с огромными ступнями и носом и дурацкими круглыми глазами. Не лицо, а маска какая-то! Белая и страшная.
Впрочем, мастер Синанджу знавал и худшие времена. Он испытал все тяготы и лишения, связанные с жизнью в нищей голодной деревне, без семьи, сына, наследника, ученика. Тогда ему помогли выжить и продержаться всепоглощающее чувство ответственности за свой народ и трезвое понимание того, что традиция, зародившаяся пять тысяч лет тому назад, последним представителем которой он являлся, подходит к бесславному концу.
В те дни ему досталось сполна за то, что он обманул ожидания своих великих предков и стал единственным свидетелем этих последних дней.
То были самые мрачные дни и часы его жизни. Что может быть хуже и отвратительнее? Что может быть страшнее бесславного конца рода, которому с его смертью предстоит кануть в Лету?..
Однако теперь он весело и хлопотливо готовил себе завтрак — укрепляющий и способствующий долголетию чай, — купаясь в лучах утреннего солнца, и хотя его ученик и последователь уже должен был проснуться, Чиун его не торопил.
— Все в свое время. Римо — хороший сын, хоть и бледнолицый.
Но Римо все не появлялся. И когда вода в чайнике стала выкипать, мастер Синанджу просто долил в него воды и стал ждать.
А чай стоил того, чтобы набраться терпения и подождать. И хорошие сыновья тоже этого стоят.
Бульканье и кипение уже давно прекратилось и чайник остыл, когда Римо Уильямс наконец прошлепал босиком на кухню. Глубоко посаженные над высокими скулами глаза как-то странно блестели.
— Я приготовил чай, — проговорил Чиун, не оборачиваясь и не глядя на него.
— Я не голоден.
— Что ж, прекрасно. Потому как твою порцию я уже вылил в раковину.
— О'кей, — рассеянно кивнул Римо, взял с буфета кружку и подставил ее под кран.
Он выпил две кружки сырой воды, отдающей металлическим привкусом, но мастер Синанджу так и не обернулся.
— Я потратил целое утро. — В голосе Чиуна прозвучал упрек.
— На что?
— На то, чтобы почувствовать себя счастливым.
— Что ж, не зря потратил.
— Когда человек проводит все утро в размышлениях о невоспитанных сыновьях, пользы тут мало. Это — предательство, только и всего.
Римо промолчал.
Чиун резко развернулся.
— Тебе известно, который теперь час?
Римо мог и не смотреть на стенные часы в виде черной кошки с качающимся хвостом-маятником и бегающими из стороны в сторону картонными глазками.
— Десять тридцать две, — ответил он, поставив пустую кружку в раковину из нержавеющей стали. Запястья у него были на удивление широкие и крепкие.
— Почему ты заставил меня ждать?
— Не мог уснуть.
— Если не мог уснуть, то к чему было валяться все утро в постели?
— Потому, что я боялся встать.
Мастер Синанджу так и застыл, удивленно скривив губы.
— Но почему?
Ученик медлил с ответом.
— Почему ты боишься утра? — не отставал Чиун.
Римо резко обернулся. В его глубоко посаженных глазах стояли слезы. Одна слезинка скатилась по высокой скуле.
— Ты умрешь... — пробормотал он.
— Возможно, — кивнул кореец, всматриваясь в печальное лицо ученика.
— Скоро умрешь, папочка.
Лицо Чиуна омрачилось, точно на него вдруг набежала черная туча.
— К чему ты клонишь?
— Просто тогда я останусь совсем один на всем белом свете.
Заметив, какой болью светились глаза ученика, мастер Синанджу отбросил маску гнева.
— Что тебя тревожит?
— Мне не хотелось бы об этом говорить.
Чиун сцепил пальцы с невероятно длинными ногтями.
— Нет скажи!
В этот момент в дверь позвонили.
— Я открою, — бросил кореец.
