кувшине для умывания, путешественник приходил к выводу, что его лицо и руки останутся чище, если он не станет умываться вовсе. Себастьян растирал лицо и грудь салфеткой, смоченной в настойке своего собственного изготовления из лавра и можжевельника. Он и Франца убедил следовать своему примеру. Наконец они прибыли в Москву.[10]
В особняке Орловых Себастьяна ожидали три новости.
Во-первых, на крыльце появился Эймерик де Барбере. Он помог графу выйти из кареты. Как уверял шевалье, само провидение позаботилось о том, чтобы до него дошел призыв Себастьяна, и он поспешил ему навстречу.
– Ни за что на свете, сударь, я бы не хотел обмануть ваши ожидания.
Барбере прибыл за три дня до Себастьяна. Братья Орловы оказали ему самый радушный прием.
Второй неожиданностью стало письмо от сына Александра.
«Дорогой отец!
Уж сам и не знаю что, без сомнения, непредвиденный характер вашего призыва внушил мне мысль не останавливаться в доме ваших друзей Орловых. Я поселился у посла Соединенных провинций, проживающего в этом же городе, и готов поступить в ваше распоряжение. Мне не терпится заключить вас в свои объятия. Вчера на улице какой-то человек, по виду дворянин, остановил и сердечно поприветствовал меня, между тем как я его не узнал. Он смутился и спросил меня, не граф ли я Сен-Жермен. Когда я уверил его, что нет, он извинился и пошел дальше.
Ваш любящий сын Александр».
Себастьян не мог не одобрить проницательности сына. В самом деле было бы лучше, если бы он не показывался в особняке Орловых. Все правильно, он достойный сын своего отца.
Третьим сюрпризом стало письмо от баронессы Вестерхоф, с пометкой «Прочесть сразу же по получении».
«Дорогой друг!
Не задерживайтесь ни у Орловых, ни вообще в Москве. Приезжайте к нам в Петербург как можно скорее. Мы с принцессой проживаем в Зимнем дворце. Граф Ротари, живущий в особняке в Графском переулке, возле Невского проспекта, был бы счастлив предложить вам свое гостеприимство. Как только вы прибудете, он мне сообщит.
Остаюсь верная вам госпожа де Суверби».[11]
Граф Григорий Орлов еще не вернулся из казарм гвардейского полка, чтобы прояснить ситуацию. Но вскоре Себастьян понял, что имела в виду баронесса, когда советовала ему не задерживаться в Москве. Во дворе крепостные слуги ликвидировали следы пожара, заново белили стены, восстанавливали лепнину и меняли окна на фасадах.
– Неделю назад какие-то неизвестные попытались поджечь особняк, – объяснил Барбере. – Похоже, у наших друзей Орловых в Москве имеются непримиримые враги. Вы именно поэтому меня сюда позвали?
– Не совсем, хотя нечто такое я предполагал. Я вам сейчас все объясню.
Вещи графа были уже выгружены и сложены в вестибюле. Однако по причинам, которые становились все более очевидны, Себастьян не захотел поселиться в тех же апартаментах, которые были ему предоставлены несколько месяцев назад братьями Орловыми, и теперь он не знал, куда ему направиться. Он ожидал в гостиной, потягивая чай, предложенный ему дворецким, когда Григорий Орлов появился в сопровождении человека, которого Себастьяну никогда видеть не приходилось и который был представлен как князь Федор Барятинский. Темноволосый и серьезный, с лицом волевым и решительным, он неотрывно смотрел на Себастьяна. После первых приветствий, которые оказались необычайно сердечными и еще раз продемонстрировали, что чувства Григория к нему нисколько не изменились, Себастьян поблагодарил Орлова за гостеприимство, которое братья оказали шевалье де Барбере, затем попросил дозволения побеседовать наедине.
– Мы вполне можем разговаривать в присутствии князя, – заявил Григорий. – Он наш верный друг. Должен предупредить, что вы оказались точнехонько в пороховом погребе. Поскольку немец, – Себастьян догадался, что речь шла о царе, – упразднил государственную службу и дворянство получило возможность служить за границей, крестьяне воображают себе, что он их тоже освободит и они смогут покидать земли своих хозяев. То тут, то там вспыхивают мятежи. Мало этого, Петр конфисковал земли церкви, и опять-таки тысячи крестьян готовы восстать. После того как он велел публично выпороть священника за то, что тот раскритиковал религиозную политику царя, нет ни одного попа, который бы не предал немца анафеме. Сенат не знает, что и думать, а Священный синод вне себя от ярости. Что же касается армии, он навязал нам немецкие мундиры и командиров, которые только и мечтают разрушить русские традиции. Можно подумать, что все мы теперь находимся на службе у прусского короля.
Себастьян слушал, пораженный.
– И при дворе не лучше, – продолжал Григорий, – царь вопит направо и налево, что собирается развестись с императрицей и отнять у своего сына Павла титул наследника трона.
– Почему?
– Он вообразил, что Павел – это сын бывшего любовника императрицы Салтыкова.
– И кого он собирается поставить на его место?
– Ивана Шестого Антоновича.
– Это еще кто такой?
– Немец, разумеется. Принц Брауншвейг-Вольфенбрюттель, сын Анны Леопольдовны.
– Сколько ему?
– Двадцать лет. А канцлер Воронцов поддерживает его планы.
– Почему?
– Да потому что у Петра связь с его дочерью Елизаветой, если вообще он может иметь связь с женщиной. Он и не скрывает своей мечты: стереть прошлое, как если бы его не было вовсе. Если бы царь развелся, эта Елизавета, вероятно, стала бы императрицей.
– Но что же настоящая императрица?
– А что она может? – пожимая плечами, ответил Григорий Орлов. – Ничего. Вся власть в руках царя, которого она теперь и не видит. В ее непосредственном окружении есть лишь несколько человек, на которых она может положиться: ее мать, которую вы знаете, воспитатель ее сына Никита Панин и две-три фрейлины. Даже мне запрещен к ней доступ.
Себастьян молчал, обдумывая услышанное. В самом деле, с минуты на минуту пороховой погреб должен взлететь на воздух. Петр III мог развестись, упрочить свое положение и заключить еще более тесный альянс с Фридрихом. Но скандал, вызванный указами, и намерения царя могли спровоцировать настоящий бунт. И тогда никто не сможет вмешаться. Тем временем в помещение вошел Алексей Орлов, вид у него был подавленный.
– У императрицы и в самом деле нет никакой поддержки? – спросил Себастьян.
– У нее есть гвардейские полки, – ответил князь Барятинский. – Но что, по-вашему, нам делать? Все не так, как было двадцать лет назад![12]
– Вы могли бы вознести ее к власти.
– Да. Как Елизавету. – Григорий Орлов покачал головой. – Но у Екатерины нет никакого политического опыта.
– Сейчас это не имеет значения. Иначе бедствие, катастрофа! – воскликнул Себастьян. – Неужели вы этого не понимаете? Это будет всемирная катастрофа!
Воцарилось молчание.
– Мы были бы счастливы, если бы вы высказали свое мнение, – произнес наконец Григорий Орлов.
– Оно вам хорошо известно. Впрочем, мне нужно принять одно важное решение. Баронесса Вестерхоф в своем письме настоятельно советует мне не задерживаться в Москве, а выезжать в Санкт-Петербург.
– И, я полагаю, не ночевать в нашем доме, – с понимающей улыбкой добавил Григорий. – Ее советы имеют под собой основание. Императрица в Санкт-Петербурге, и я не сомневаюсь, что она будет рада вас видеть, если, конечно, предположить, что вас до нее допустят.
– А вы?
– Мы с Алексеем тоже вскоре отправимся в Санкт-Петербург с нашим гвардейским полком. Остальные полки уже там. Там же и два других наших брата.
