На следующее утро Алексей Орлов появился в особняке графа Ротари. Все его братья тоже находились в городе.
– Я виделся с императрицей, – сообщил им Себастьян.
– Вы ее видели? – воскликнул Алексей, не в силах скрыть изумление и растерянность. – Но как вам это удалось?
– Я вам как-нибудь потом расскажу.
– И что же?
– Мне кажется, что императрицу удалось убедить в том, насколько все серьезно. Она готова действовать.
Некоторое время Алексей хранил молчание, затем поднял на своего собеседника глаза, полные признательности.
– Благодарю вас. Мы все вас благодарим. В глубине души я не сомневался, что у вас все получится.
– Прекрасно. Мне не хотелось бы впутывать графа Ротари в наше предприятие. Нам в городе необходимо иметь место для сборов, где я мог бы в любое время суток оставить вам сообщение, на случай если события начнут развиваться стремительно.
– Дворец князя Барятинского. Мы сейчас там остановились. Мы все ему доверяем.
– Окажите мне милость, примите меня во дворце вместе с шевалье де Барбере.
– Ему там все будут рады, добро пожаловать. Шевалье сразу завоевал наше расположение. Вы ведь знаете, он превосходный фехтовальщик.
– Мне весьма приятно это слышать.
13. РЕПЕТИЦИЯ ПЕРЕГОВОРОВ НА ФИНСКОМ ЗАЛИВЕ
Именно Францу было доверено доставить послание в Ораниенбаумский замок:
«Ваше величество!
Великий Фридрих оказал мне огромную честь принять меня в Сан-Суси, и его горячая похвала в ваш адрес подстегнула мое желание вновь увидеться с вами. Несколько месяцев назад мы ужинали в Кремле, если вы соблаговолите об этом вспомнить.
Позвольте мне в этом письме направить вам мои самые искренние и глубокие пожелания процветания и успехов на мирном и военном поприще.
Остаюсь ваш покорный слуга, граф де Сен-Жермен у графа Ротари, Графский переулок».
Ставя подпись под этим письмом, Себастьян едва сдерживался, чтобы не рассмеяться. Более лживое и льстивое послание трудно было себе представить. Но необходимо приложить все усилия, чтобы оказаться в крепости Ораниенбаум.
– Это не замок, сударь, а казарма в крепости, – доложил по возвращении Франц.
На следующий день с нарочным пришел ответ: его величество Петр III, император всея Руси, любезно приглашал графа де Сен-Жермена отужинать в Ораниенбаумском замке этим вечером, а если тому будет угодно воспользоваться гостеприимством хозяина, то и в последующие дни. Упоминание о Фридрихе стало магическим «сезамом», отворившим нужную дверь.
Себастьян рассказал об ответе Александру и шевалье де Барбере, которые были столь же заинтригованы приглашением, сколь и обеспокоены безопасностью графа:
– У меня нет привычки недооценивать врагов, но этот, без сомнения, дурак. Порой такие встречаются и среди хищников.
Франц оказался прав: если принять во внимание количество солдат, которые слонялись вокруг, можно было подумать, что находишься в казарме; это был голштинский полк. Но существовал и собственно замок, и, более того, он был окружен цветущими садами.
Миновав опоясывавшую здание решетку, Себастьян спросил себя, как вся эта солдатня утоляет свой любовный пыл. Он мог бы держать пари, что на десять лье в округе не наблюдалось ни единой особы противоположного пола, которую солдаты бы не обрюхатили. Интересно, существовала ли в мирное время особая интендантская служба для гарнизонов?
Когда карета остановилась, Франц не успел спрыгнуть на землю, как бесчисленные лакеи завладели единственным саквояжем, который Себастьян взял с собой в качестве багажа. Дворецкий принял графа де Сен-Жермена с неслыханной почтительностью и, следуя приказу его величества, проводил гостя в предназначенные ему апартаменты.
Решительно у этих русских имеется врожденное чувство пространства. Шагая по длинному коридору, Себастьян подсчитал, что в замке имеется по крайней мере сотни три комнат. Неужели они были все меблированы, как те, что достались ему? Целых три комнаты на первом этаже, и все окнами в сад! Можно было подумать, что у Петра с Фридрихом оказался один и тот же оформитель: кресла были вытканы ярко- красным камчатным полотном, одинаковые круглые столики на одной ножке, резные секретеры и комоды, тесно заставленные фигурками из позолоченной бронзы. Пространство стен и потолка заполняли китайские фарфоровые безделушки, трюмо, картины в овальных рамах, пейзажи в серых тонах, сценки из мифологии, штукатурка под мрамор.
Стоило ли удивляться, что государственная казна оказалась пуста?
Себастьяну, прибывшему в три часа пополудни, дворецкий сказал, что все приглашенные его величеством перед ужином соберутся в большой гостиной Аполлона в шесть часов. Желает ли его превосходительство оставить своего слугу при себе или отошлет его в помещения для челяди?
– Слуга останется здесь, – ответил Себастьян.
Три дюжины приглашенных собрались в Аполлоновой гостиной, ожидая его императорское величество, тараторя и болтая то по-французски, то по-немецки, изредка по-русски. На плафоне олимпийский бог, обнаженный, как ему и положено, царил в стае молоденьких девиц с розовыми ступнями. Золотистый отсвет сумеречного дня, догорающего над Финским заливом, лился в высокие французские окна, распахнутые на террасы, огромные, как эспланады. Смешавшись со светом слишком рано зажженных светильников, он затоплял убранство гостиной, тяжеловесное и вычурное, как в Сан-Суси, и действующих лиц этой пьесы, которые вполне комфортно себя чувствовали в европейской одежде. Неужели это Россия? Скорее, некое мифическое место, созданное горячечным воображением немецкого принца, который, как это было известно Себастьяну, любил играть в куклы. По мере того как прибывали гости, глашатай объявлял их появление по-французски. Когда произнесли имя графа де Сен-Жермена, некий господин, окруженный придворными, стал внимательно прислушиваться. Человек походил на матерого, убеленного сединами лиса. Образ был очень ярким. Лис всматривался в посетителя, как будто именно он и был хозяином дома. Секретарь подвел Себастьяна к канцлеру Воронцову и представил гостя. Так вот он какой. Как человек, облеченный доверием покойной императрицы, мог смириться с тем хаосом и беспорядком, в который вверг всё и вся ее наследник?
Воронцов изобразил на лице самое приветливое выражение, какое только имелось в его арсенале.
– Граф де Сен-Жермен! Украшение королевских гостиных Европы! – воскликнул он на довольно дурном французском.
В гостиной зашептались. Богатые вдовы и молодые дамы, юные щеголи и молодящиеся старики обернулись, с интересом уставившись на вновь прибывшего гостя.
– Для меня огромная честь оказаться в обществе канцлера новой России, – ответил Себастьян.
– Ах, граф! С тех пор как его величеству стало известно о вашем пребывании в Санкт-Петербурге, он горит желанием встретиться с вами. Моя дочь тоже, – добавил Воронцов, представляя юную девицу с наглым выражением лица, которое она сама, очевидно, принимала за надменность.
Она протянула Себастьяну негнущуюся руку, граф склонился, чтобы ее поцеловать.
Та, что мнила себя будущей императрицей, без сомнения, не была приучена к подобного рода любезностям, потому что быстро отняла свою руку, одеревенелую, будто парализованную поцелуем, а ее острый взгляд устремился на огромных размеров сапфир, что сверкал у Себастьяна на пальце. Затем Воронцова стала внимательно рассматривать бриллианты на одежде графа, после чего перевела глаза на алмазы, украшающие застежки на его туфлях. Себастьяну пришло в голову, что небольшой подарок, несомненно, помог бы снискать ее расположение. Ему показалось, что он нашел ответ на вопрос, что стало причиной такого крутого поворота в судьбе ее отца, этот вопрос он задавал накануне в разговоре с императрицей. Тщеславие. Желание власти. Перспектива стать не только канцлером, но и тестем самого царя оказалась сильнее нравственных принципов человека, некогда облеченного доверием Елизаветы.
