враждовать с самим собой? Так или иначе, друзья мои, вы гонитесь за дурным зайцем. Те, в чьих руках сосредоточена власть, кто овеян славой, как ты и говорил, Фома, не станут слушать вас.
Ипполит выпил до дна свой ритон и вытер рот тыльной стороной кисти.
– Вам следует проповедовать среди нищих, больных, изгоев, преступников, рабов, проституток – среди всех тех, кому боги показывают большой палец опущенным вниз. Эти-то и надеются на приход освободителя. А мы, язычники, мы уже давно свободны.
В комнате воцарилось гробовое молчание. Казалось, оно опустилось даже на гирлянды, нарисованные на стенах, и на вышитую скатерть, покрывавшую стол. В ловушку молчания попали даже косточки куропаток и кувшины из сирийского матового стекла. Нафанаил сел, надел сандалии, поклонился и, ни слова не сказав хозяину дома, вышел. Фома тоже сел.
– Это был царский обед, – сказал он.
– Ничтожная честь твоему уму и простодушию твоего друга, – ответил Ипполит, глядя уже куда-то вдаль.
Нафанаил ждал Фому на улице, прислонившись спиной к стене дома. Фома остановился перед ним.
– Я в отчаянии, – сказал Нафанаил. – Я чувствую себя изможденным и грязным.
– Твоя вера весьма поверхностна, – сказал Фома. – Я же чувствую себя совершенно по-иному. Так или иначе, ноги становятся крепкими от хождения по каменистой земле. В противном случае человек при ходьбе начинает задыхаться, как ты.
– Я погиб! – закричал Нафанаил в ночную тьму. – Чем ты или кто-либо другой может утешить меня? Я сейчас спрашиваю себя, не безумец ли я и не развратник ли ты. А может, это Иисус безумец? А может, и то, и другое, и третье?
– Пойдем, – сказал Фома. – Что заставило тебя думать, будто Иисус безумец?
– Как?! – вскричал Нафанаил. – Ты разве забыл, что он сказал в доме Симона-Петра? Ты что, забыл? Что он пришел, чтобы натравить сына на отца! И при этом утверждал, что он – грядущее совершенство!
Нафанаил вздохнул.
– И зачем я только испортил себе жизнь?!
Они вышли на одну из широких, хорошо освещенных улиц Гиппоса. Мимо проходил юноша, который вел за собой осла, нагруженного охапками цветов, предназначенных, несомненно, для изготовления душистых эссенций. Юноша погладил осла и дал ему морковку. Нафанаил горько заплакал.
– Почему я решил следовать за человеком, который хочет настроить меня против моего отца и из-за которого я могу закончить свои дни в тюрьме?! Моя жизнь текла так мирно…
– Никто не заставляет тебя следовать за ним, – заметил Фома.
– Я любил его.
– Возможно, твоя любовь была несерьезной. Это случается.
– А ты, почему ты следуешь за ним?
– Это длинная история, – сказал Фома, покачав головой. – У него есть ключ…
– Какой ключ?
– Поймешь ли ты? Божество действительно должно родиться в нас.
– Ценой жизни?
– Для чего нужна жизнь, если на нее нельзя ничего купить?
– Почему он так изменился после того, как вернулся с гор?
– Иоканаан был арестован и, скорее всего, будет казнен.
– И что?
– Иоканаан мог бы быть Мессией. Теперь остался один Иисус. Он понимает, что не время колебаться или сомневаться. Надо играть свою роль. И Иисус прав, утверждая, что пришел восстановить сына против отца. Все отцы будут верны старой религии.
– Старой религии?
– Иудейская вера бьется в агонии.
– Но разве мы больше не иудеи?.
– Полагаю, что иудеи должны измениться, – произнес Фома. – Нас ждут трудные времена.
Они добрались до Ипподрома. В воздухе пахло лошадиным навозом.
– А мы так никого и не окрестили, – сказал Нафанаил.
– Зато нам преподали хороший урок. Богатые не станут слушать нас, в этом Ипполит прав. Завтра мы отправимся в бедные кварталы.
– Я хочу спать, – сказал Нафанаил. – Я бы уснул и спал до самой смерти.
Глава XVI
Реалист Анна
Иосиф Аримафейский ощущал тяжесть в желудке. Но поскольку он съел всего две ложки творога и три сушеные фиги, то предположил, что это состояние вызвано исключительно досадой. У Иосифа возникло предчувствие, что на него вскоре обрушится нечто отвратительное – холодное и липкое. И толпа семинаристов, через которую он с трудом пробивал себе дорогу по базару, шумевшему вокруг Храма, не отвлекла его от тревожных мыслей. Губы, раскрашенные средь бела дня, как у проститутов, вышитые безрукавки всевозможных фасонов, распахнутые до пупка, чтобы выставить напоказ хорошо развитую мускулатуру тела… Да, на это было больно смотреть! Иосифу пришло в голову, что эти молодые люди красили себе и сосцы кошенилью или хной. Это были сыновья саддукеев. Они смеялись при виде его оскорбленного лица. Но хуже всего, что это происходило в момент, когда ему предстояло дать отпор членам Синедриона, которые собрались на внеочередное заседание по его просьбе. Там будет и этот негодяй Годолия! А вот и он, улыбается!
– Мир с тобой, Иосиф!
Иосиф с трудом сдержал тяжкий вздох.
– Мир с тобой, Годолия!
Вспугнутые голуби снова опустились у их ног. Годолия отпрыгнул в сторону, словно это были крысы.
Они вошли во дворец Асмонеев вместе с другими членами Синедриона. Раздавались приветствия, благословения, краткие и длинные расспросы о самочувствии. Все расселись по своим местам на помостах. Яркий свет резал глаза Иосифу Аримафейскому.
– Наш уважаемый и достойный собрат Иосиф Аримафейский попросил нас собраться, чтобы узнать наше мнение по вопросу, который он считает крайне важным, – объявил Годолия.
Иосиф Аримафейский согнал с лица гримасу недовольства. Он никогда не говорил, что вопрос, который он хотел обсудить, крайне важен, однако следовало привести вескую причину внеочередного собрания Синедриона. Впрочем, это был действительно весьма важный вопрос.
– Попросим же всемогущего Бога дать нам совет, – сказал Годолия.
Первосвященник Анна положил свой веер и, сохраняя на лице выражение уныния, начал молча шевелить губами. Иосиф Аримафейский забыл о молитве, настолько у него было тяжело на душе. Годолия встал и принялся мерить шагами небольшое пространство в Грановитой палате, где заседали члены Синедриона, между балюстрадой, около которой давали показания свидетели и обвиняемые, и помостами. Разумеется, в этот день здесь не было ни свидетелей, ни обвиняемых, ни охранников, если не считать двух левитов, стоявших на страже у двери.
– Наш собрат Иосиф Аримафейский желает знать, может ли шехина Господа снизойти на человека, который по всем критериям недостоин подобной чести.
– Например, на евнуха? – спросил Ездра бен Мафиа.
Но я думал вовсе не о евнухе, – возразил Иосиф.
Хорошо, – продолжил Ездра хриплым голосом, – Я полагал, что ты думал о Левите. А о ком ты думал на самом деле?
Я спрашиваю, может ли шехина снизойти на обыкновенного человека?
Шехина находится на западной стене Храма, – сказал Левин бен Финехая, теребя свои амулеты, – значит, можно предположить, что все те, кто стоит там или проходит вдоль этой стены, удостаиваются чести быть отмеченными духом Господа. Однако это длится лишь до тех пор, пока они находятся около стены. Любой человек может временно получить шехину, вот почему все, кто хочет принять то или иное
