— Пока еще хорошо, — смутившись, сказала она.
— От тюрьмы не зарекайтесь. Правильно я говорю?
Подошел Оласкорунский, за ним какие-то кавказские мужики, пытающиеся обнимать Лизоньку в порядке неустановленной очереди. Толстая подло присвистнула, увидев серьезную физиономию Грабора:
— Он у нас работал фотографом, — пояснила она публике конструктивно. — Снимал политиков, дипломатов, артистов кино. Потом их голых баб. Его нынешнюю профессию я назвала бы «альфонс». Он только овладевает новой профессией.
— Вот это романтичнее. Я боялся, что ты распугаешь народ. Я — дистрибьютер. Мне Лизонька говорила, что вы распространяете здесь «Мэри Кэй». Я делаю то же самое. — И не дожидаясь вопросов, добавил, — я продаю вечную молодость. Потанцуем?
Он увлек Фиму на середину зала.
— Вы такие хорошие, — сказала она. — Давайте потом еще раз увидимся. Вы ведь здесь надолго? Приезжайте.
— У нас много праздников. Два рождества, два новых года. Потом все это умножается на два из-за разницы во времени. Дробится на часовые пояса и умножается снова.
Грабор встретился с Оласкорунским в туалете, тот, расстегивая пуговицу, травянисто посмеивался.
— Хозяйская дочка. Кличка Бразильский Воск. Рекомендую, совсем рекомендую. Она вчера ходила в баню… Как в кино… О Господи, смешно-то как.
— А чё такое? — засмеялся Грабор, поддакивая.
— Ей какой-то мальчик понравился… Мы с ней дружим по телефону… Я как старший наставник… Он ее пригласил в баню, она все спрашивала, как ей быть, о чем разговаривать… какой купальник… тушь потечет… Я говорю «будь вежливой», и всё… Красота и молодость при тебе. Она отдалась в бане всем шести мужикам. — Оласкорунский икнул, сказал серьезно: — Скоро поедем, «Битлз» попоем, «Финляндия» у меня осталась…
— Папочка, ты грустишь? — Граб похлопал его по плечу.
— Я заказал в Кишиневе цепочку 999 пробы, знакомый мастер, хорошее плетение. Ни хрена не сделал. Вот тебе и Советская Власть. Вот тебе и Новый Век. Y2K, — я бы сказал.
ФРАГМЕНТ 29
Когда они вошли в зал, Алехин приветствовал их в рокоте микрофона:
— Наши друзья из Нью-Йорка! Приветствуем столицу мира и его окрестностей. Классные ребята!
Под торжественную музыку внесли мертвого поросенка, ресторанщики украсили его зеленью, обложили маринованными чесночными дольками и пластиками лимона.
Лизонька стояла с бокалом шампанского в руке, Грабор подошел к ней и встал рядом. Он должен был произнести тост, к которому был совсем не готов. Он не умел говорить тостов, всегда обходился лишь двумя-тремя словами и своей щербатой мимикой.
— Семья Грабор… Семья Граборов… Маэстро фотографии… Художница. Впервые в нашем городе из Нью-Йорка. Итак, вы решили встречать новое тысячелетие в Калифорнии!
Люди зааплодировали родному штату, поросенку, Лизоньке, которая уже успела познакомиться со всеми мужиками. Грабор откашлялся, разглядывая микрофон, и невнятно, с большими паузами, заговорил:
— Я точно не помню… То ли в Хабаровске, то ли во Владивостоке… Отец был военным… Ну знаете… бывает… Я этого праздника ждал с детства, честное слово. Я спрашивал… Читал много… Какая теперь разница… Мы с другом сидели на горке… Елка около Дворца Спорта… Мы с ним мечтали про двухтысячный год… Все будут летать на машинах… Поймают снежного человека… Мы решили праздновать вместе. Поклялись. — Из зала сорвалось несколько хохотков, кто-то хлопнул в ладоши. Грабор замолчал, обвел стол неправдоподобно трезвым взглядом. — Его убили в России в прошлом году… Я пью за его упокой… Только за его упокой. Мы обещали… А вы идите на хуй! Все! Спасибо!
Он хлопнул водки и опустился на свое место. Микрофон умело перехватила Лизонька и продолжила его мысль:
— В нашей жизни случаются, бля, трагедии. Они случаются для того, чтобы мы были, бля, сильнее. Я, к примеру, сифилисом болею, а мужики все лезут! Ха-ха-ха! Они ко мне лезут больше чем к этой мандавошке, бля. Она меня моложе на двадцать лет, бля! А мужики, бля, лезут ко мне, бля. И бабы лезут ко мне, бля. Девочки, смотрите, вам мамки не показывали, бля! Вам такого никто не показывал, бля. — Лиза достала из платья свои безумные материнские груди и расставила их на лица людей как фашистские пулеметы. — Смотрите, бля. Американцы, бля. Тьфу на вас еще раз. — Дорогие товарищи, — Лизонька аккуратно вернула свои объемы в прохладу материи. — Бразильский воск — это больно, — она перешла почти на шепот. — Это может оторвать губы! Все для красоты… Единственно для чего… И это правильно! — Она хлопнула ладошкой по столу. — Выпьем за красоту женского тела! За процветание женщины в новом веке! За процветание науки! Кто скажет проще? Кто готов к новому тысячелетию? Смотрите на меня! Чтобы солнце светило нам даже зимою! Чтобы Христос! За его ярость! Чтобы его праздник! Мало рыбы! Мало икры! Мало! Надо чтобы наши дети умели плавать! — Она раскатила мысль настолько громко и хорошо, что за столом проснулся каждый: женщины до этого возгласа в основном дремали. — Плавать! Баттерфляем! Чтобы больше люстр! Мужики, парни!!! Слушайте меня! Считайте! Фредди — «Богемская Рапсодия», пять минут пятьдесят семь секунд! «Иглз» — «Отель Калифорния», шесть минут, тридцать одна секунда! «Дип Перпл» — «Дитя во Времени», десять минут восемнадцать секунд! «Лед Зеппелин» — «Лестница в небо», ровно восемь минут! Ровно! «Мит Лоаф» — «Рай под фонарем», восемь минут, двадцать восемь секунд. «Битлз» — «Вчера», две минуты, четыре секунды! «Джон Леннон» — «Воображение», три минуты, четыре секунды! «Роллинг Стоунз» — «Анджи», четыре минуты, тридцать четыре секунды! Саймон и Гарфункел — Грабор, проснись сейчас же! «Мост над шумной водой» — четыре минуты, пятьдесят две секунды! Миссис Робинсон! Сколько? Всем стоять! «Битлз» — «Эй, жид!» семь минут, восемь секунд. Моррисон — «Беглые в дожде», семь минут, пять секунд. «Энималс» — «Дом восходящего солнца», четыре минуты, тридцать секунд! Билли Джоэл — «Спокойной ночи, Сайгон», семь минут ровно! Вот так и прошел век! Привет из Нью-Йорка! Привет всем участникам Броуновского движения!
Алехин подобрал микрофон из ее рук. Он сиял.
— Философский тост! Выпьем же за праматерь всех городов! За Новый Йорк! — Он подождал, пока застолье отплачется и закинет головы, продолжил: — Нас хотят поздравить с новым тысячелетием Кларк и Мария с соседнего столика. Они отмечают свою свадьбу в новогодний день. Эта бутылка вина от молодоженов. В другом углу зала встали двое молодых: ухоженный баскетбольный негр в светящемся галстуке и белая бутылкообразная женщина со скатившейся по плечу лямкой пляжного на вид платья. Они поклонились под долгие аплодисменты.
— Все равно они ничего не слышат, — остановил их Алехин. — А теперь — танцуют все. Нью-Йорк, выше нос. Мы уже не в Сибири.
— Кто нам заплатит? — прорвалась к микрофону Лизонька, все громче воя на весь беззвучный ресторан. — Кто нам заплатит? Я работаю здесь как лошадь! Три часа, сорок четыре минуты! Кто нам заплатит? Мне нужно кормить бабушку! Цунами! Зондский пролив! Кракатау! Литуя! Тягун! Волна в сорок метров! Кто я вам? Дэнги! Дэнги давай!
