Одолев последний лестничный марш, Гинго оказался в просторном круглом зале без окон, стены и потолок которого образовывали одну громадную полусферу. Она была вся обита черным бархатом и увешана крупными рубинами, которые излучали неяркий багровый свет. В зале царил полумрак. Однако Гинго еще с лестницы рассмотрел посреди зала просторное ложе с лежащим на нем мощным широкоплечим Гомбарумом. Император спал в той же позе, какую четверть часа назад показывало дно волшебного подноса. Он сопел, красные, измазанные жиром губы его вздрагивали во сне, правая рука свешивалась до пола. Только Зуб Саламандры не просвечивал сквозь кожу на запястье, но Гинго этого и не требовалось: он знал, что чудесный камень — там.
Возле кровати развалились любимые охотничьи псы Гомбарума. Они оскалили зубы на Гинго, но, видимо, приняли его за своего, потому что ни одна из этих тварей не стронулась с места. Собаки глодали кости, дремали или гонялись друг за другом.
Гинго в несколько прыжков подскочил к свешивающейся руке и клыки его с размаху впились в запястье, обвитое ниткой жемчуга и украшенное золотым браслетом с бриллиантами. Жемчужины хрустнули под его клыками, золото смялось и один зуб Гинго с треском обломился, но все же собачья пасть прогрызла руку. Раздались пронзительные вопли и проклятия проснувшегося Гомбарума, но дело к этому моменту уже было сделано: кровавый клок императорского запястья вместе с кожей, сухожилиями, обломками костей и осколками жемчуга попали Гинго в пасть. Там же находился и заветный камень!
Стремительно отскочив от взревевшего чародея, Гинго, запрокинув морду, отправил все проглоченное в желудок. В таком виде его и застигло онемение. Сделать собаку неподвижной — это все, на что был способен Гомбарум, лишившийся вместе с камнем почти всей своей волшебной силы. Правая ладонь его помертвела, она болталась на одном сухожилии. Из обрубка густо сочилась кровь. Гомбарум некоторое время ревел и корчился, сжимая здоровой рукой изуродованную конечность. От адской боли его большое зверообразное лицо побагровело, топорщилась грива черных волос, судорожно открывался рот. Наконец Гомбарум опомнился, налитыми кровью глазами посмотрел на Гинго, который неподвижно стоял с запрокинутой пастью в двух метрах от кровати.
Собаки, почуяв кровь, подбежали к Гомбаруму и принялись лизать красные пятна на полу. Стеная, император спустил ноги на пол и, пинками отгоняя назойливых псов, приблизился к Гинго. Сила Гомбарума иссякала с каждым мгновением. Колдун понимал, что если в ближайшие две-три минуты он не вернет себе волшебный камень, то он станет простым смертным, а это означало гибель. Здоровой рукой он взял Гинго- собаку за загривок и швырнул на кровать.
— Отдай камень, проклятый оборотень, — прошипел сквозь зубы император, наклоняясь над ним, — или я убью тебя… Разожми зубы и выплюни его, и тогда я сохраню тебе жизнь…
Он попытался просунуть лезвие кинжала между зубов Гинго, но делать это одной рукой ему было неудобно, к тому же онемение, охватившее Гинго, начало понемногу ослабевать. Гинго уже мог слегка шевелить лапами, дергаться туловищем и мотать головой, а у Гомбарума не хватало колдовской силы, чтобы удерживать его в неподвижности.
Император злобно выругался. Без камня он не мог читать мыслей, он не в состоянии был проникнуть в тайну этого неизвестно откуда появившегося пса и узнать, кто его подослал. А в том, что собака подослана, и что, скорее всего, это и не собака вовсе, а оборотень, Гомбарум почти не сомневался. Но дознаваться он будет после, а сейчас главное — это вернуть Зуб Саламандры. Только с чудесным камнем он станет прежним Гомбарумом, великим и всемогущим, и неведомые заговорщики не избегнут жестокой кары.
Он полоснул кинжалом по собачьей шее и животу. Брызнула кровь. Гинго извивался от резкой боли, но зубов не разжимал. Гомбарум, заметив это, тотчас решил, что камень у собаки во рту. И он принялся бить тяжелой рукояткой кинжала по собачьей морде. Трещали выбиваемые зубы, Гинго захлебывался в собственной крови, пытался уползти, однако Гомбарум ударами кулака возвращал его на середину забрызганной кровью кровати и продолжал бить по зубам.
Вскоре все клыки Гинго были выбиты. Перед глазами слабеющего императора плыли круги, кровать вместе с собакой ходила ходуном, его рука, пытаясь проникнуть в собачье горло, несколько раз промахивалась, наконец она всунулась в окровавленную глотку и принялась лихорадочно шарить в ней, стараясь нащупать камень. Но тот успел уйти глубоко в пищевод. Заревев в бессильной злобе, император вновь потянулся к кинжалу, намереваясь распороть брюхо проклятой твари, как вдруг простертая перед ним собака судорожно изогнулась и лапы ее сделались маленькими человеческими ручками, а вслед за ними преобразилось и все тело. Перед изумленным Гомбарумом лежал один из императрицыных шутов — уродливый карлик со сморщенной рожицей!
Время, отведенное Гинго для пребывания в облике собаки, истекло, он снова стал самим собой. Но раны, которые Гомбарум нанес животному, перешли на тело карлика. Гинго весь был страшно исполосован ножевыми ударами, зубы были выбиты, из горла хлестала кровь.
Увидев его, император даже привстал, пораженный внезапной догадкой.
— Астиальда! — взревел он, в ярости взмахнув здоровой рукой. — Когда я верну камень, я убью эту мерзкую колдунью! Задушу ее своими руками!..
— Нет, Гомбарум, — раздался негромкий голос за его спиной. — Тебе уже не удастся это сделать. Твоя волшебная сила изошла из тебя, и невидимая стена, окружающая Запретную Башню, исчезла. Ты видишь, я смогла войти в твое неприступное логово.
В смертельном ужасе Гомбарум оглянулся. Перед ним стояла Астиальда, непроницаемо-холодная, в облегающем белом платье и голубой мантии, скрепленной золотой фибулой на правом плече. Глаза императрицы надменно сверкали при свете рубиновых камней, озаряющих зал.
— Ты все-таки добралась до меня… — просипел Гомбарум и, пошатываясь, сделал по направлению к ней неверный шаг. Все качалось перед его глазами, плыли круги, в голове усиливался шум. Лицо его залила смертельная бледность. — Зря я не послушал Эройю и не убил тебя вчера…
Теряя силы, он сделал к ней еще шаг, другой, его здоровая рука поднялась и, дрожа, потянулась к ее горлу. Усмешка скривила тонкие губы Астиальды. В ее руке возник хрустальный флакон. Она плеснула содержимым флакона на грудь и лицо Гомбарума, и тот, взревев, покрылся черными, с каждым мгновением увеличивающимися пятнами, которые стремительно разъедали кожу, мясо и кости императора. Перед Астиальдой был уже не колдун, а простой смертный, корчащийся в агонии, бессильный даже против ее слабых чар.
Гомбарум зашатался и рухнул к ногам императрицы. Ядовитая жидкость довершала то, что начал Гинго в образе собаки. Спустя несколько мгновений тело Гомбарума представляло собой груду обугленных, кровоточащих комков мяса и костей, на которую с жадностью набросились псы.
Астиальда брезгливо обошла их грызущуюся свору и приблизилась к ложу. Гинго, тихонько постанывая, лежал неподвижно. Глаза его, в которых отражалась попеременно боль, ужас, восхищение и немая мольба, не отрывались от лица Астиальды. Он пытался что-то сказать, разбитые губы его шевелились, стараясь сложиться в улыбку, грудь судорожно вздымалась.
В горле у карлика захрипело, забулькало, когда он попытался приподнять голову навстречу подошедшей госпоже.
— Лежи спокойно, мой верный Гинго, — ласково произнесла императрица и сделала над ним легкое движение рукой. — Я знаю, что ты хочешь сказать мне. Ты сделал все, что было в твоих силах, и даже то, на что я не смела надеяться: ты вырвал из запястья Гомбарума колдовской камень и успел проглотить его прежде, чем он заставил тебя окаменеть. Гомбарум мертв. Ты вправе ждать от меня награды. Помнишь прекрасного юношу, которого показал тебе волшебный поднос? Сейчас ты станешь им и на твоем теле не будет ни единой царапины… И я здесь же, на этом ложе, вознагражу тебя за твою службу… Награда будет неслыханно, по-императорски щедрой, мой верный, милый, прекрасный Гинго…
Говоря это, она расстегнула фибулу и мантия упала к ее ногам. Гинго лежал, не смея пошевелиться. То, что он видел, казалось ему сном. Императрица отвела от своей груди легкую ткань и оголила плечо; затем обнажилась грудь, украшенная несколькими нитками драгоценных бус; мягко зашуршав, упало платье, оставив на белом, как снег, теле лишь тонкий набедренный пояс, усыпанный алмазами и изумрудами. У карлика захватило дыхание. Перед ним стояла нагая богиня, ослеплявшая блеском своей красоты!
Улыбаясь все той же отрешенно-надменной улыбкой, какой она встретила взгляд Гомбарума, императрица приблизилась к залитому кровью ложу, присела на его край и наклонилась над Гинго.
