обольстительницы, кокетки, да и просто увлекающиеся натуры объединились, сплотились в свой, путантрестовский профсоюз. Романтика овеянного вековой славой труда!.. И вот — свершилось! — Голос мадам Ляли завибрировал на высокой ноте. — О нас вспомнили! Нашлись люди, взявшие на себя смелость проломить стену отторжения, решившиеся публично осветить, окружить заслуженным ореолом, на документально основанном материале донести до масс, кто есть кто… Нас официально признали, приравняли к категории работников, оплата которых производится по особой тарифной сетке. Это ли не отрадно! Вот, взгляните: очерк «Ночные бабочки». Казалось бы, пустячок — а приятно! У автора тонкое чувство меры, и название — поэтично и увлекательно… А оформление, коллажи…
— А здесь, в аду, — продолжила она, — наши девочки пожинают плоды своей земной деятельности. Любой из них за время — будем говорить прямо — конспиративной деятельности во имя любви — неоднократно приходилось задаривать всяческих прилипал. Я имею в виду сутенеров, альфонсов, представителей милиции и полиции нравов. Согласно полюбовному, ха-ха, договору с Самим Сатаной и Антихристом вышеперечисленные обдиралы здесь обязаны возвращать добытое нами с таким трудом, выплачивать своего рода алименты — пока тем девочкам, на содержании которых они состояли на Земле. Причем — и это говорит о справедливости властителя ада — конкретная сумма взысканных исков не ограничивается временем. Наши мучители будут платить до тех пор, пока обретаются в аду. Таким образом, чем больше девочка имела на Земле «котов», тем обеспеченнее ее существование во втором круге. Очень демократично, не правда ли.
— О, да! — деликатно согласился Ахенэев, мысленно прикинув — сколько же «прилипал» имела в земной жизни та, зеленоволосая жрица любви, которая буквально осыпала его драгоценностями. — Простите мадам, — исполненный любопытства задал вопрос фантаст. — Мне немного непонятна та ретивость, с которой ваши, с позволения сказать, девочки набрасываются на попавших в Путантрест представителей сильного пола. Вместо того, чтобы получать деньги с клиентов, они навязывают им свои и — как я заметил — немалые. И еще… Насколько я уяснил, в аду корыстолюбцев и развратников предостаточно. Однако по обитательницам Путантреста — как бы это лучше сказать — заметна явная сексуальная неудовлетворенность, что ли?!.
— Вы совершенно правы, — сокрушенно посетовала мадам Ляля. — Это — наша проблема! Все дело в том, что мужчины, обитающие в Путантресте, или близ него — либо импотенты, либо пассивные гомосексуалисты. Первые — как говорится, хотят, но не могут, а вторые — могут, но не хотят!
— Сволочи! — не сдерживаясь прошипела за спиной Владимира Ивановича Розочка.
— Доступ же нормальных, полноценных особей мужского пола, — принялась жаловаться дальше матрона, — к нам строго регламентирован. Только по спец. пропускам за подписью Самого и — не более суток. — Мадам Ляля склонилась к уху фантаста и добавила, — И по великому блату!.. Понятно, на всех не хватает, вот и приходится девочкам поневоле перекупать клиентуру.
— Не пойму, к чему все эти сложности? — удивился Ахенэев.
— Так ведь ад, милейший. Ад! — сделав трагические глаза, ответила мадам Ляля. — Должны же мы мучиться… Но вернемся к прерванной теме.
Матрона придвинула подшивку Владимиру Ивановичу.
— Стоп! — Остановил себя Ахенэев, судорожно помассажировал лысину и вчитался в текст. — Не могу вспомнить, но где-то подобное встречалось. — Он занервничал. — Погоди, погоди…
И Владимир Иванович окунулся в прошлое.
В тот день творчески-финансовая неудовлетворенность выманила Ахенэева из дома. Мучимый похмельной тягой, он прихватил в киоске «Союзпечать» первый попавшийся под руку журнал и направился в пивной бар.
Посидеть, погонять сюжетики, философски помудрствовать о смысле бренной жизни, земной суете, грядущем времени…
Владимир Иванович обставился пивом, ополовинил исходящую пеной кружку и бесцельно перелистывал страницы издания. На одном из абзацев взгляд задержался. Описывалась шикарная жизнь девиц, потерявших счет деньгам, разъезжающих на «Мерседесах»… Владимир Иванович отодвинул журнал в сторонку, вторично испил пивка и глубоко задумался…
— Заснул, что ли? — Яков приподнялся из-за стола.
— Да нет, мимолетное… — Ахенэев очнулся от воспоминаний…
— А вот — прямая реклама! — Мадам Ляля возбужденно подсовывала Ахенэеву следующую подшивку.
— Что ж, понятно. — Владимир Иванович устало провел ладонью по лбу и, отчетливо сознавая, что порет чушь, добавил. — А раньше как обходились? Без рекламы?
Матрона недоуменно-вопрошающе вскинула брови, снисходительно произнесла. — Ах, вероятно, вы об этом? Визуально?… Минуточку… Розочка, угостите, пожалуйста, гостя фирменным коктейлем.
Девица прокачала идеально слепленными бедрами, умело распорядилась шейкером и с поклоном подала Ахенэеву высокий хрустальный стакан.
И взгляд Владимира Ивановича невольно уперся в глубокое декольте, где на упругих грудях, наколотые цветной тушью, читались надписи.
— I make Love[19]. — Price — 100 dollars[20].
— Отцепись! Сказал не сдам, значит — не сдам! Шефу приберегу, для полной коллекции. — Поиграв, пожонглировав реквизированными у зеленоволосой драгоценностями, Яков ссыпал их обратно в карманы. — Значит не угомонили тебя девочки? Сдюжил, хряк. — Подковырнул язвительно.
Заплывшие жиром глазки Боба умоляюще захлопали щетинистыми ресницами.
— Френдок. В любой валюте, любым дефицитом…
— Ни за бабки, ни за тряпки… Впрочем — имеешь шанс отличиться: оставить меня не только без драгоценностей, но и без прикида, в одних трусиках. — Яков ощерился. — Заглянем в Катран? Пару партеек в Кинга или Деберц…
Коммерсант разве что не захрюкал: перспектива оставить Якова в чем мать родила, была по- видимому, сокровенной мечтой Боба. Воображение моментально угодливо нарисовало картину: голый черт ползает по полу, унизительно волочит хвост, вымаливает у него, у Боба, отсрочку платежа.
— Идет, френдок. Заметано. Покатили.
— Погоди. Забыли Босса. — Яков шевельнул разомлевшего после коктейля Ахенэева.
— А? Что? Куда? — Владимир Иванович испуганно замотал адидасовой головой.
— Подъем, Босс. Есть предложение. Махнем в адово «Монте-Карло».
— На чем махнем-то? — Ахенэев проснулся, с надеждой взглянул на Боба. Тот потупился. Яков хмыкнул.
— На своих двоих. Это — рядом.
Публика в заставленном рулеточными и ломберными столами игорном доме, и в прямом, и в переносном смысле, собралась разношерстная. Прямой смысл заключался в том, что Ахенэеву сразу бросилось в глаза отсутствие на некоторых из находящихся в помещении предметов туалета. Они крутились вокруг столов, в надежде отыграться и различались лишь цветом шерсти.
— Играть будете? — поинтересовался Яков у Владимира Ивановича.
— Нет. Я понаблюдаю. — Ахенэев прислонился к колонне и сосредоточил внимание на одной партии.
Яков с Бобом расселись у рулетки.
— Зарядим, что ли? — К Владимиру Ивановичу подкатил какой-то облезлый тип.
— Что зарядим?
— О, да ты, видать, новенький? Или та еще — акула! — Тип с интересом разглядывал Ахенэева. — По стольничку? Для начала?
— Какие стольнички! — Возмутился Владимир Иванович.
— Точно — акула! — Восхищенно взвизгнул завсегдатай. — Пойдем, двиганем фишки…
— Какие фишки? — Ахенэев съежился, отстраняюще выставил ладони.
