перед памятником. Погладил ладонью изображение девушки на холодном мраморе. То, что он почувствовал при этом, было нечто глубокое и смутное, что выразимо только звуками музыки. В своей душе он услыхал мелодию небесно-нежных инструментов. С величавой гармонией похоронного гимна смешивались приглушённые звуки песнопений любви, и его душа сливала в одно чувство и мрачную серьёзность этой минуты и дорогую сердцу прелесть былого.
Отхлынуло пережитое, мысли его устремились к погибшей возлюбленной, с которой он имел счастье побывать на вершине мира, в раю.
– Семь лет прошло, – тихо сказал он.
Воспоминания теснились в его душе. События школьных лет, лето 1996 года – их с Катей лето, и эти воспоминания, существовавшие лишь в его сознании, заполняли пространство Катиным голосом, улыбкой, слезами, шелестом тетрадки со стихами, шорохом платья, звоном бокалов, шумом водопада, стуком упавшей на пол туфельки, брызгами морских волн, запахом эвкалипта, мельканием её лица, плеч, груди, протяжным звуком тепловозного гудка, огнями уходящего поезда. Её радость, огорчение, её движения, походка, поступки, оживлённые его страданием, существовали, – выпуклые, осязаемые.
Ночь, полная происшествий и неожиданных событий, продолжалась. Андрей задумчиво сидел на скамейке рядом с могильной оградкой, весь во власти воспоминаний.
Ночь словно черными столбами подпирала звёздный купол. Сиренево-серебристое небо нависало над обителью мертвых. Время вышло из пазов и вывернуло Андрея наизнанку. Он ощущал присутствие Кати в своей жизни. Он словно видел её улыбающейся и говорящей ему: «Наконец-то мы вместе». Это был уход в прошлое, искание в нём неосуществимого в настоящем.
Он заговорил – только ей он мог высказать то, что глубоко скрывал в тайниках своей души. «Синдром Гордеева. Что такое? Сейчас расскажу, Катюш!» – и он напомнил ей про своего бывшего компаньона, с которым начинал фармацевтический бизнес в 1996 году, когда она ещё была жива. Глеб Гордеев придумал высокорентабельную бизнес-схему, и привлёк Андрея в дело. Какое-то время они успешно работали. Гениальность Гордеева хотя и допускала обдуманность, но быструю, и не позволяла подолгу застревать на одном вопросе; вдобавок громадное большинство вопросов было для него давным-давно решено. То, до чего многие в то время доходили длинными извилистыми путями, он преодолевал очень быстро с максимальным КПД. Работал он эффективно, на несколько городов (помимо Волгограда, компаньоны охватили Саратов и Астрахань). В 1997-м отношения компаньонов обострились – расчетливого и бережливого Андрея возмущала расхлябанность Гордеева, который, хоть и двигал серьёзные дела, но мог в одну ночь спустить все заработанные деньги, не только свои, но и общие, кассу фирмы, и стал делать серьёзные просчеты по бизнесу. К тому же их бизнес-схема перестала работать, пора было разрабатывать новую. И Андрей прибегнул к способу, который впоследствии стал его излюбленным: разорвал отношения и забрал то, что смог забрать. Какое-то время его беспокоила мать Гордеева, она требовала деньги (остался неурегулированный материальный спор). Сам Гордеев на связь не выходил (у него помутился рассудок). Объявился он через три года, в 2000-м – выглядел как бомж, выслеживал Андрея возле офиса и невнятно бубнил за деньги. Естественно, он ничего не получил и был послан в соответствующее место. Далее, в ноябре того же 2000-го (у Андрея был день рождения), Гордеев появился в офисе Совинкома в кардиоцентре, а точнее в бункере, на складе. Андрей разгружал привезенную из Казани рентгенпленку (то был выходной день, и Андрей не стал никого привлекать из сотрудников). Бывший компаньон окончательно тронулся: патлатый, на голове повязка с какими-то кабалистическими знаками, пестрые разлетающиеся хламиды, видавшие виды ботинки на толстой подошве с закругленными носами – в общем, адепт некоей обкурочной религии. Андрей страшно устал после дальней поездки и попросил помочь разгрузить микроавтобус, но Гордеев только мешался и опять же что-то лопотал за деньги. В какой-то момент у Андрея не выдержали нервы, и когда Гордеев очередной раз оказался на пути, Андрей провёл ему прямой удар в солнечное сплетение, пробив грудную клетку. Падая, Гордеев ударился затылком об угол железного лабораторного стола (Совинком торговал лабораторным оборудованием, склад был сплошь заставлен разнообразной продукцией). Осмотрев его, Андрей обнаружил, что его бывший компаньон обрёл конечное блаженное спокойствие.
Погрузив его в машину, Андрей выехал с территории кардиоцентра, и, поездив по Горной Поляне, нашёл подходящее место – балка недалеко от психиатричсекой больницы – и сбросил туда тело. По счастливому стечению обстоятельств в тот день с психиатрической больницы сбежал рецидивист, находившийся на принудительном лечении по решению суда, при побеге он убил двоих медработников, и потом в городе еще двоих людей, и при задержании застрелен милицией. У милиции не возникло сомнений относительно того, кто убил патлатого бомжа рядом с психбольницей.
Андрей успешно развивал свой бизнес, но с какого-то изменчивого часа стал делать те же просчеты, что и Гордеев: тратить больше, чем зарабатывает, ввязываться в авантюры; в общем куда только подевалась прежнее благоразумие и расчетливость? Словно душа Гордеева не отлетела в ад, а вселилась в тело компаньона. Всё начиналось исподволь, но сейчас тень Гордеева вздымается в полный рост. Перед Андреем замаячила угроза банкротства. Ну что тут можно сделать – убить удачного коммерсанта и забрать себе его удачливую душу?!
…Выговорившись, Андрей поник головой, окунаясь в полумглу, таинственную и зыбкую.
Ему показалось, что ему отвечает какой-то бестелесный голос из тьмы. «Всё в твоей власти, всё будет так, как ты захочешь. За это попрошу об одном одолжении – дождись меня… уверена: ты станешь самым счастливым мужчиной на свете!» – он вспомнил Катино письмо и эти написанные ею слова и сейчас звучали для него могучей музыкой, он в который раз представил, как она произносит их своим грудным голосом в своей обычной манере – стремительно, отрывисто, стаккато. Он нетерпеливо вглядывался в ночной мрак, окружающие могилы. Мгла беспредельна, и он погрузился в дрёму, сладостную, как напев ласкового моря.
Смерть уравнивает людей с неумолимым безличием, красивых и уродов, богатых и бедных, и кому, как не ему, проработавшему в судебно-медицинском морге без малого семь лет, не знать об этом. Но он чувствовал также, что мир, в котором одному суждено быть таким, а второму другим, может вдруг оказаться условным и призрачным, и тогда всё вдруг неузнаваемо изменится. То, в чем проходило существование Андрея, неожиданно оказалось лишено для него резко ограниченных и окончательных в каком-то смысле очертаний, в нем не было ничего постоянного; вещи и понятия, его состаляющие, стали менять форму и содержание, как непостижимые превращения бесконечного сна.
Беспредельная тишина окутала землю – ночь уже ушла, а день ещё не проснулся. Дробя желто-красные копья над ещё дремотным городом, всходило светило.
Первые лучи солнца застали Андрея вытянувшимся на деревянной лавочке рядом с могильной оградкой. Печально падали один за другим алые лепестки с поникшей розы. Неслышно, словно изнемогая, пригнулась ветка сирени. Где-то жалобно чирикнула обиженная птичка. Андрей провёл рукой по глазам, посмотрел на равнодушное небо, на немые могилы, дремлющие деревья; и, вынув телефон, машинально набил сообщение и не перечитывая, отправил его. Через некоторое время ему перезвонили, и заспанный женский голос спросил: «Ты шутишь?!»
Андрей ответил: «Никоим образом!»
– А сколько сейчас времени?
Он сказал, что нужно сделать, тоном, каким обычно отдавал приказания на работе, и этот тон немного не соответствовал произносимым словам.
– Хорошо, будет сделано, – ответила она.
Дрожащий блеск восходящего солнца разгонял последние пятна предрассветной мглы.
День вступал в свои права. Андрей немного повеселел, видя, как возрождается жизнь. Он со смутным удивлением смотрел на те же деревья, кресты и надгробия, которые видел уже достаточно много раз, чтобы к ним привыкнуть и которые теперь казались ему иными, чем накануне – будто от вчерашнего до сегодняшнего дня произошло множество изменений, и он знал, не думая об этом, что и он сам успел измениться, увлекаемый неощутимым и неудержимым движением. Он ощущал себя в почти отвлеченном мире, в котором отсутствует логика мыслей или вещей, которая является для всех остальных чем-то непременным и окончательным, каким-то основным законом всякой произвольной эволюции и всякого человеческого существования.
Будущее представлялось зыбким, как розоватая дымка на горизонте. Где-то далеко позади
