Андрей схвачены охранкой, следует ускорить казнь царя!
Она отчужденно, нет – с откровенным гневом глядела на своего бывшего жениха.
Впрочем, Тихомиров очень скоро понял, что вовсе не подходит ей. Она могла уважать его и – особенно – жалеть. Но любить – едва ли. Так или иначе, но когда он вышел из тюрьмы, она встретила его и сконфуженно, и холодно и сразу отодвинула на благородную дистанцию. От этого он некоторое время очень страдал и даже воображал себя несчастным. Но, в конце концов, у Тихомирова был не такой характер, чтобы гибнуть «из-за бабы». Ведь он уже влюблялся множество раз и столь же легко утешался и расставался с любимыми. Впрочем, скоро они с Соней снова сделались большими друзьями, хотя их разделяло принципиальное отношение к революции.
Перовская сделалась
Он видел, что Соня была очень сильной женской натурой, со всеми ее недостатками – самолюбием и деспотичностью. Она обожала властвовать и окружала себя ничтожествами и бездарностями. Недаром Перовская наделала так много вреда в Исполнительном комитете своим бунтарством против Александра Михайлова. Сам же Тихомиров умел с ней ладить, и она его уважала. А в последние месяцы Соня даже оказалась в полном порабощении у Желябова. Что скажешь! Женщина есть женщина: полюбила Желябова всем своим естеством и сделалась его рабыней…
Тем не менее, когда Перовская узнала, что Тихомиров женился на Кате Сергеевой, то была крайне обижена и раздосадована. Однако именно с той поры она впервые начала смотреть на Льва как-то снизу вверх. Вероятно, в глубине души почувствовала к нему уважение, осознав, что он не дает «бабе» крутить собой.
Все это пронеслось в сознании Тихомирова, оставшегося при своем мнении в одиночестве. Общее настроение передал моряк Суханов, повторявший резким тенором:
– Бомба! Вот наше право! Бомба! Вот наша обязанность!..
Было около трех пополудни.
Всю ночь напролет на квартире Веры Фигнер горели лампы и пылал камин. Не покладая рук работали Суханов, Грачевский и изобретатель адских машин Кибальчич.[119] К восьми утра все четыре бомбы были готовы. Перовская с Кибальчичем унесла их на Тележную улицу, на квартиру Геси Гельфман.
Перовская, руководившая и раньше вместе с Желябовым метальщиками, дала точные указания, где должны встать на Садовой Рысаков,[120] Гриневицкий, Емельянов и Тимофей Михайлов.
Тихомирова среди народовольцев не было. Он бродил всю ночь по Петербургу, все острее сознавая никчемность террора, и утром зашел в трактир. Неожиданно для себя сказал половому:
– Шкалик! И побыстрее!..
…В эти минуты государь готовился ехать в манеж.
Накануне, в субботу, по обыкновению говевший на первой неделе Великого поста, Александр Николаевич причастился Святых Тайн в малой церкви Зимнего дворца. После этого он отправился навестить в Мраморный дворец захворавшую великую княгиню Александру Иосифовну, супругу брата Константина. У нее только что побывал с визитом германский посол Вердер – с ним она всласть наговорилась, обсудив и скандальный брак «па» (как называла Александра Иосифовна императора) с Юрьевской, и оскорбительные сцены, которые приходится переживать бедной Малюсенькой – цесаревне, ибо император находит ее недостаточно предупредительной к своей жене.
Великая княгиня провела государя в прекрасно меблированную и украшенную, по ее вкусу, разными безделушками маленькую комнатку, которую император, однако, нашел скучной и темной. Сперва они поговорили о Низи – великом князе Николае Николаевиче, и его Числовой, потом о дочери Александры Иосифовны – королеве Греческой Ольге Константиновне. Затем великая княгиня спросила:
– А парад завтра будет? Ты, конечно, приедешь?..
– Да, – ответил государь. – Если смогу, – и с удивлением поглядел на кузину.
– Мой Митя, – сказала она о сыне, – впервые должен выступить на этом параде в роли флигель- адъютанта. И очень волнуется…
– Тогда я поеду! – твердо промолвил Александр Николаевич, обладавший замечательной способностью следовать мнению последнего из говоривших с ним.
Император осведомился затем, переносит ли княгиня бромаль-гидрат [121] как снотворное.
– Пробовала, но не переношу, – сообщила Александра Иосифовна.
– Ты бы посоветовалась с доктором Шарко, – сочувственно сказал государь. – Он как раз тут и лечит Минни от нервов.
– Нет, – щебетала великая княгиня. – Состояние моих нервов и печени требует курса лечения в Виши. Хоть я ужасно боюсь путешествия, сама не знаю почему…
Наконец Александр Николаевич собрался уходить. Они расцеловались, и Александра Иосифовна проводила его через спальню до маленькой передней. Государь обернулся, чтобы еще раз ей кивнуть на прощание. Великая княгиня послала ему воздушный поцелуй со словами:
– Чмок! Господь с тобою!..
Наутро после завтрака в кругу детей Александр Николаевич, уже готовый к выезду, поднялся в покои жены. Она сидела на диване в розовом с белым пеньюаре за кофе и вдруг показалась ему столь соблазнительной, желанной, что он мягко завалил ее на стол. Звякнула разбитая порцеллановая чашечка…
Потом, утирая лицо платком, сказал:
– Оставайся так до моего возвращения… Мне будет приятно…
Царь не поехал по Садовой. Перовская, выказав полное самообладание, быстро сообразила, что путем, по которому государь поедет обратно, будет набережная Екатерининского канала, и изменила весь план. Взрыв в магазине на Садовой был отменен, и следовало уже действовать только одними бомбами. Перовская обошла метальщиков и расставила их по новым местам, условившись, что даст им сигнал, махнув платком. В начале третьего часа один за другим прогремели два удара, похожие на пушечные выстрелы: бомба Рысакова разбила карету государя, бомба Гриневицкого сокрушила императора.
Узоры судьбы прихотливы и – в великом и малом – сокрыты от человека. Но едва улавливаешь волею случая ее нить, поражаешься сплетению невероятностей.
Умирающего императора положили на сани полицеймейстера Дворжицкого, коренником в упряжке ходил тяжелый массивный рысак Варвар. Прошлое у этого гнедого русского татарсталя было таким, что ему мог позавидовать любой боевик-народоволец. Великолепный призовой рысак был куплен в 1876 году народовольцами специально для того, чтобы организовать побег князя Кропоткина из тюремной больницы. Затем в 1878 году именно он, Варвар, унес убийц шефа III отделения Мезенцева. И вот теперь рысак влек на санях их августейшую жертву…
…Через лужи крови, посыпанные песком, цесаревич вошел в кабинет папa, повторяя про себя:
– Мученическая кровь… Она смоет все… До самых малых прегрешений… Боже, буди к нам милостив… Такая мученическая смерть отодвигает все…
В дальних покоях содрогался от рыданий великий князь Николай Николаевич.
– Ах, Дима, Дима! – говорил он своему адъютанту Скалону. – Как ты думаешь, что я чувствую? Он лежит, убитый, истерзанный, а я, брат его, ничего другого к нему не чувствовал, кроме ненависти! Пойми же ужас моего положения…
Когда тело императора поместили в гроб и полунакрыли его связанным княгиней Юрьевской постельным покрывалом, Екатерина Михайловна упала, как мертвая, со страшным стуком. Ее вынесли вон, несмотря на ее душераздирающие крики. Княгиня, однако, скоро появилась опять – Александр Александрович с братьями, дядьями и другими родными покойного уже несли гроб из кабинета в церковь. Она присоединилась к ним и пошла, всем на удивление, непосредственно за ними. Через переполненные палаты двигалось траурное шествие, возглавляемое светлейшей княгиней Юрьевской – впереди новой императрицы Марии Федоровны, поддерживаемой двумя врачами. Все дивились.
Посреди церкви был воздвигнут громадный золотой балдахин, по сторонам которого расположились
