нам не безмолвствовать в эти дни беззакония и неправды, воздвигающих средостение между царем и землей, между царской мыслью и землей, между царской мыслью и народной думой. Ужели и в самом деле может раздаться нам сверху в ответ внушительное слово: молчите, честные уста! гласите лишь вы, лесть да кривда!»
Под давлением либералов папа приказал закрыть Московское славянское благотворительное общество, а самого Аксакова выслать из Первопрестольной в деревню…
Однако политика уступок только усилила аппетиты князя Бисмарка. «Русские воспитаны на искусственной ненависти ко всему немецкому», – твердил он. Договор Германии с Австро-Венгрией[107] ни для кого уже не был секретом. В нем была заинтересована, конечно, всего более Вена из-за столкновения русских и австрийских интересов на Балканах. Вильгельм Прусский, дядя Александра II по матери, долго колебался, прежде чем решился на этот шаг. Только угрозой отставки Бисмарк добился его согласия.
– Вот и верь после этого немцам! – грубовато ляпнул наследник.
– Ах, да довольно политики, – щадя национальные чувства дяди, перебил его Владимир Александрович. – Нас ждет обед, отличный повар, прекрасное вино, добрая беседа…
«Да, о чем ни заговоришь с Володей, – подумалось цесаревичу, – он вскорости свернет либо на гастрономию и вино, либо на свою любимую музыку…»
В карете, которая шибко понесла зимним Петербургом, мысли Александра Александровича, очевидно не без влияния брата Владимира, приняли иное направление. Он думал о том, как славно войти с мороза в тепло, кинуть на ходу плащ-накидку ловкому слуге, подняться лестницей собственного подъезда, сесть за обильный стол и под скользкие, мыльные грузди дернуть добрую чепаруху водки.
Зимний уже блистал огнями, надвигался белой громадой, манил теплом и уютом.
Едва цесаревич с гостями дошел до темного коридора, примыкающего к кабинету государя, как прозвучал страшный гул, все заходило под ногами и газовое освещение во дворце разом погасло. Взрыв был такой силы, что жители Петербурга высыпали на улицы; над Зимним дворцом поднялось густое облако дыма.
«Что с отцом?!» – со страхом подумал наследник.
Еще оставались свежи воспоминания о взрыве 19 декабря прошлого года: у самой Москвы был сброшен с рельсов свитский поезд со служащими императорской канцелярии и багажом государя. Тогда под полотном железной дороги на глубине двух метров были найдены остатки мины и обломки электрического прибора. От этого места шел подкоп длиной в восемьдесят метров к сторожке, расположенной возле самого полотна дороги и снятой инженером, который назвался Сухоруковым. В нарушение порядка поезд государя проехал раньше свитского и только потому уцелел. После взрыва человек исчез. Император воскликнул тогда: «Чего хотят от меня эти негодяи? Что травят они меня как дикого зверя?..»
В кромешной тьме цесаревич отчаянно крикнул:
– Па!.. Где ты?..
– Я здесь, Саша! – с напускным спокойствием твердо отвечал государь. Он только что вышел из кабинета навстречу гостям.
Получасовое опоздание принца Гессенского и князя Болгарского, возможно, спасло жизнь всей царской фамилии.
Взрыв раздался со стороны Зеленой столовой, где уже все было готово к обеду. Наследник и его братья бросились туда; император поспешил на третий этаж. «Побежал к Долгорукой!» – с неожиданной злостью подумал Александр Александрович.
Слуги принесли свечи, и цесаревич увидел, что в столовой вылетели стекла, стены дали трещины и драгоценная мозаика покрылась густым слоем пыли и известки. В окна со двора доносились страшные крики и была заметна чрезвычайная суматоха. Наследник с Владимиром побежали в помещение главного караула, где стонали и просили о помощи десятки солдат.
Дым был так густ и горек, что невозможно было дышать. Цесаревич натыкался в темноте на мечущуюся перепуганную челядь, которая искала спасения. В караульном помещении, как раз под Зеленой столовой, ему предстала страшная картина.
В этой главной гауптвахте все – своды, стены, пол – провалилось более чем на сажень глубины. И в груде кирпичей, известки, плит и громадных глыб, в дыму и гари лежали вповалку более полусотни солдат Финляндского полка, покрытых слоем окровавленной пыли. Слушая их стоны, цесаревич прошептал:
– В жизни не забуду этого ужаса…
Появился император. Когда раздался взрыв, княжна Долгорукая, схватив детей, в страхе кинулась из комнат, и он встретил фаворитку на лестнице. Успокоив ее, как мог, государь поспешил за сыном. Вид главной гауптвахты вернул Александра Николаевича к тягостным воспоминаниям, и он не удержался от рыданий:
– Кажется, что мы еще на войне!.. Там, в окопах под Плевной!..
Хотя покои Марии Александровны подверглись сильнейшему сотрясению, императрица ничего не слышала. От припадков удушья она погрузилась в полубеспамятное состояние и узнала о взрыве лишь на следующий день.
Глядя на отца, который еще более сгорбился и, казалось, постарел за эти минуты на несколько лет, наследник ощутил приступ острой жалости.
«Господи! – взмолился он. – Благодарю Тебя за Твою милость и чудо! Но дай нам средства и вразуми, как действовать! Что нам делать?!»
Это было
Обнародование подробностей покушения лишь усилило чувство беспомощности в высших кругах.
Накануне взрыва в столице арестовали несколько революционеров, у одного из которых был найден план Зимнего дворца. На этом плане императорская столовая была помечена крестом. Однако даже это не вызвало подозрений. Теперь, задним числом, восстанавливались детали злодеяния.
Еще в сентябре 1879 года с артелью столяров, под чужим именем и с поддельным видом на жительство поступил работать по ремонту подвального помещения в Зимнем дворце Степан Халтурин, впоследствии оказавшийся членом Исполкома «Народной воли». Поначалу всех мастеровых тщательно обыскивали, но, затем к ним привыкли и осмотр прекратился. Халтурин так близко сошелся с жандармом, в обязанности которого входил досмотр, что стал даже женихом его дочери. Теперь ему несложно было проносить во дворец вместе с инструментами динамит, который он прятал в своем сундучке.
Когда Халтурин собрал около трех пудов взрывчатки, он сложил ее в подкопе, провел к ней длинный фитиль и, запаливши его, спокойно покинул дворец. Погибло десять ни в чем не повинных солдат- финляндцев и еще сорок пять было ранено. Отныне государь не мог чувствовать себя в безопасности даже в собственном жилище.
Было бы слишком слабым сравнением сказать, что государь находился в осажденной крепости: ведь на войне и друзья и враги известны. Здесь же царь и его близкие их не знали. Камер-лакей, подававший утренний кофе, мог быть на службе у нигилистов; каждый истопник, входящий, чтобы вычистить камин, казался носителем адской машины. Великий князь Александр Александрович просил государя переселиться в уединенный Гатчинский дворец, но Александр II наотрез отказался покинуть столицу и даже изменить маршрут своих ежедневных прогулок. Он категорически настаивал на неизменности своего обычного распорядка, включая ежедневные прогулки в Летнем саду и воскресные парады войск гвардии.
Между тем ужас и растерянность охватили все общество.
Распространились слухи, будто 19 февраля, в годовщину великой реформы, прогремят новые взрывы в различных местах столицы, что будет взорван водопровод и Петербург останется без воды. Указывались и другие места, где террористы станут действовать: в казармах Преображенского, Конногвардейского полков и 8-го Флотского экипажа появились листовки с угрозами, что все они взлетят на воздух. В гостиных открыто говорили о причастности к нигилистам великого князя Константина Николаевича. Было подмечено, что какая-то судьба странным образом гонит его из Петербурга, когда что-то случается в столице. Многие семьи поспешно меняли квартиры или уезжали из столицы. Продолжались аресты, не прекращались и загадочные убийства. Полиция, чувствуя свою беспомощность, теряла голову. Правительство переживало паралич воли.
