вашего величества…
Император, не поднимая глаз, обратился к великим князьям, но они пожелали высказать свое мнение после других, когда вопрос более выяснится.
Тогда слова попросил военный министр Милютин.
– Предлагаемая вашему величеству мера, по моему мнению, совершенно необходима, – тихо, но твердо сказал он. – И необходима именно теперь. В начале каждого царствования новый монарх для пользы дела должен заявить народу свои намерения и виды относительно будущего. По части внешней политики взгляды вашего величества нашли себе прекрасное выражение в циркулярной депеше министра иностранных дел. Как видно из известий, приходящих со всех концов Европы, депеша эта произвела всюду наилучшее впечатление. Но она касается собственно международных отношений. Из нее не видно, какой внутренней политики будет держаться император Александр Третий. Между тем вопрос этот, естественно, озабочивает всю Россию. Безотлагательное разрешение его представляется мне в высшей степени настоятельным…
Он оглядел собравшихся своими грустными, умными глазами, встречая по большей части сочувственные взгляды, и продолжал:
– Покойный государь по вступлении на престол предпринял целый ряд великих дел. Начатые им преобразования должны были обновить весь строй нашего отечества. К несчастью, выстрел Каракозова остановил исполнение многих благих начертаний великодушного монарха. Кроме святого дела освобождения крестьян, которому покойный государь был предан всей душой, все остальные преобразования исполнялись вяло, с недоверием к пользе их, причем нередко принимались даже меры, несогласные с основной мыслью изданных новых законов. Понятно, что при таком образе действий нельзя было ожидать добрых плодов даже от наилучших предначертаний. В России все затормозилось, почти замерзло, повсюду стало развиваться глухое неудовольствие.
Милютин и Победоносцев столкнулись взорами, эта бессловесная дуэль длилась полминуты. Не отводя от обер-прокурора Священного Синода глаз, военный министр убежденно проговорил:
– Только в самое последнее время общество ожило. Всем стало легче дышать. Действия правительства стали напоминать первые, лучшие годы минувшего царствования. Перед самой кончиной императора Александра Николаевича возникли предложения, рассматриваемые нами теперь. Слух о них проник в общество, и все благомыслящие люди им от души сочувствуют. Весть о новых мерах просочилась и за границу…
Александр III резко повернулся вправо, перебив старого генерала:
– Да, но император Вильгельм, до которого дошел слух, будто бы батюшка хочет дать России конституцию, умолял его в собственноручном письме не делать этого. На случай же, ежели бы дело зашло так далеко, что нельзя отступить и обойтись вовсе без народного представительства, император германский советовал устроить его как можно скромнее, дав представительству поменьше влияния и сохранив власть за правительством.
– Ваше величество! – воскликнул Милютин. – Не о конституции идет у нас теперь речь. Нет ее и тени. Предлагается только устроить то, что было и прежде. Когда рассматривались проекты крестьянских положений и других важнейших законов, всякий раз, с соизволения покойного государя, приглашаемы были для их предварительного обсуждения люди практические, которые знают жизнь не с канцелярской или бюрократической точки зрения. Теперь предстоят важные законодательные труды. Естественно, что для успеха дела необходимо рассмотреть их всесторонне. Поэтому, ваше величество, я позволю себе горячо поддержать предложение графа Лорис-Меликова.
Государь глядел на Милютина непонимающими глазами и, когда слова попросил Маков, снова оживился, но ненадолго. Слишком уж перебрал Лев Саввич по части верноподданничества или, лучше сказать, угодливости.
– Ваше величество! – страстно говорил Маков. – Сколько я мог понять из записки, прочитанной министром внутренних дел, основная его мысль – ограничение самодержавия. Доложу откровенно, что я с моей стороны, всеми силами души и моего разумения решительно отвергаю эту мысль. Осуществление ее привело бы Россию к погибели. Таков мой взгляд на этот вопрос вообще. Но кроме того, по долгу совести я считаю себя обязанным высказать, что не в такие минуты, как те, которые, к несчастью, переживаем мы, возможно заниматься проектами об ослаблении власти и об изменении формы правления, благодетельной для отечества.
– Каков лакей!.. – процедил сквозь зубы Абаза сидевшему рядом Набокову.
– Ах, ваше величество! – придал голосу особую проникновенность Маков. – В смутное нынешнее время, по глубокому убеждению моему, нужно думать только о том, чтобы укрепить власть и искоренить крамолу! Воля вашего императорского величества, без сомнения, священна для каждого…
Здесь государь слегка поморщился и повел шеей, словно воротник был ему слишком тесен.
– И если вам, ваше величество, – Маков воздел руки, – благоугодно будет утвердить одобренные в Бозе почивающим императором предложения графа Лорис-Меликова, то все мы должны преклониться и все возражения наши должны смолкнуть…
Александр Аггеевич Абаза, в продолжение всей речи Макова нетерпеливо ерзавший в кресле, попросил разрешения высказаться и, несколько волнуясь, стал опровергать его возражения против ожидаемых реформ:
– Я позволю себе остановиться прежде всего на указании господина министра о невозможности принять предлагаемую меру в нынешние смутные времена. Я бы понял это возражение, если бы смута исходила из народа. Но мы видим совершенно противное. Смута производится горстью негодяев, не имеющих ничего общего с народом, исполненным любви и преданности своему государю. Против шайки злодеев, ненавидимых всем населением империи, необходимо принять самые решительные и строгие меры. Но для борьбы с ними нужны не недоверие к обществу и всему народу, не гнет населения, а совершенно иные средства. Нужно устроить сильную, деятельную и толковую полицию, не останавливаясь ни перед какими расходами. Государственное казначейство отпустит на столь важную потребность не только сотни тысяч, но миллионы, даже многие миллионы рублей!
Волнуясь, Абаза налил в стакан сельтерской воды, но выпить ее забыл.
– Наконец, я не могу не заметить, что в предложениях графа Лорис-Меликова, которые по воле покойного государя обсуждались в Особой комиссии при участии вашего величества, нет и тени того, чего опасается Маков. Если бы они клонились к ограничению самодержавия, то, конечно, никто из нас не предложил бы и не поддержал этой меры. Предполагаемые редакционные комиссии должны иметь значение учреждения только совещательного.
Слыша, как рядом тяжело дышит Победоносцев, Абаза стал говорить торопливо, словно боясь, что его оборвут:
– Без совещания с представителями общества обойтись невозможно, когда речь идет об издании важных законов. Только посредством такого совещания познаются действительные нужды страны. Трон не может опираться исключительно на миллион штыков и на армию чиновников!..
Наступил черед Лорис-Меликова. Он понимал, что все висит на волоске. Проект, фактически утвержденный покойным императором, может быть погребен, и тогда наступит совершенно иная эпоха. Он даже страшился подумать, что будет с Россией.
Граф Михаил Тариэлович начал с того, что сознает, как трудно идти навстречу пожеланиям общества в смутные времена испытаний и потрясений, и принимает всю критику.
– В этих отзывах слышится косвенный укор мне за то, что я не сумел уберечь незабвенного покойного государя и общего благодетеля. Я не буду оправдываться. Я действительно виноват, как о том докладывал вам, государь, тотчас после ужасного события первого марта. Но если я не мог уберечь покойного императора, то не по недостатку усердия. Я служил ему всеми силами, всею душою и при всем том не мог предупредить катастрофы… Несмотря на убедительную просьбу мою, вашему величеству не угодно было уволить меня…
Александр Александрович печально покачал головой:
– Нет. Я знал, что вы действительно сделали все, что могли.
Лорис-Меликов большим фуляром[124] вытер вспотевшее лицо.
– Я полагаю, что в настоящее время в отношении к злодеям нужно принять самые энергические меры.
