тебя купят и рассчитаются с тобой тотчас же.
Он предложил чухонцу въехать во двор арсенального каре и велел дворцовой прислуге ничего тому не говорить, а сам вызвал гофмаршала Грота.
– Вы можете, Карл Иванович, дать мне справку, сколько дворец платит за воз метел? – осведомился царь.
Немедленно принесли расчетные книги, из которых выяснилось, что воз метел обходится дворцу в тридцать рублей.
– Я купил гораздо дешевле! – рассмеялся государь и приказал уплатить крестьянину сто рублей…
Александр III был очень добрый человек и был особенно ласков к простым людям. Не видя в них хитрости и расчета, государь относился к ним с простотой и сердечностью. Однажды он выехал из дворца со своим любимым сыном – маленьким Михаилом и направился по аллее Приоратского парка в город. Мальчик радовался звону бубенчиков и лепетал что-то свое, детское; император приветливо раскланивался с гуляющими, каждого из которых хорошо знал.
Ворота на Люцевскую улицу Гатчины днем всегда были открыты, однако на этот раз они оказались на запоре. У ворот стоял домик сторожа. Александр Александрович громко позвал его, но никто не появился. Тогда он сказал сыну:
– Мишук, постучи в окно! Он, должно быть, не слышит…
Резвый мальчуган спрыгнул с подножки экипажа и подбежал к домику. Он принялся ручонкой дубасить по стеклу, но и тут ответа не было. Государь нахмурился. В этот момент со стороны Люцевской улицы к воротам уже бежал сторож, отставной солдат. Взволнованный, запыхавшийся, он быстро отворил их и, когда экипаж шагом проезжал мимо него, снял шапку и стал просить прощения у императора, что заставил его ждать.
– Ничего, ничего, старик, – ласково ответил Александр III. – Это и со мной бывает, что я не все делаю как следует…
Однако доброта и снисходительность императора сочетались в его натуре с глубокой внутренней силой и последовательностью твердого характера. Это проявилось с первых же шагов государя в управлении страной.
Государственная работа Александра III, которого современники именовали «самым занятым человеком России», только выиграла от переезда в Гатчину. Расстояние, отделявшее ее от Петербурга, дало императору предлог сократить число приемов, совещаний, встреч с министрами и высшими чиновниками. Не говоря уже о том, что резко уменьшилось количество визитов многочисленной родни. Александр Александрович томился на семейных сборищах. Он находил бесцельной тратой времени бесконечные разговоры со своими дядьями, братьями и кузенами, хотя и не имел ничего против самых маленьких, отдыхая среди детей, навещавших Ники, Жоржа и младшенького – Мишука.
Здесь, в Гатчине, он мог целиком отдаться работе. Предстояло помимо прочего расчистить либеральные авгиевы конюшни. Впрочем, сами министры, окружавшие его отца, хорошо понимали, что им надо покинуть государственную сцену.
После резкого объяснения с великим князем Владимиром просьбу об увольнении написал министр финансов Абаза. Он прямо сослался на свое несогласие с содержанием манифеста, давая понять между строк, что создателем этого документа является le laqais[143] Победоносцев. Император раздраженно начертал резолюцию: «Сожалею, что вы не нашли более приличного повода». Затем последовала отставка графа Лорис-Меликова, Милютина, Валуева, министра двора и уделов графа Адлерберга, петербургского градоначальника Баранова, обер-гофмейстера Грота. Великий князь Константин Николаевич был уволен от начальства над морским ведомством и от председательства в Государственном совете.
Новые люди пришли на капитанской мостик российского корабля.
На пост министра финансов был приглашен ректор университета Святого Владимира в Киеве, профессор политической экономии и статистики Николай Христианович Бунге. Старый товарищ императора по Русско- турецкой войне генерал Ванновский стал военным министром. Адмирал Шестаков, высланный Александром II за беспощадную критику русского военного флота, был назначен морским министром. Пожалуй, единственным решением государя, которое вызвало недоумение в обществе, было предложение Николаю Карловичу Гирсу занять должность министра иностранных дел.
Гире происходил из старинного дворянского рода, имевшего шведские корни. Он был достаточно бесцветным чиновником, посланником в Тегеране, Берне и Стокгольме. К тому же – и об этом было хорошо известно – Гирс явно сочувствовал Германии и Австро-Венгрии. Однако, слушая пересуды при дворе, Александр III только усмехался.
– Сам себе я министр иностранных дел! – отвечал он наиболее близким лицам.
И действительно, именно Гирс как нельзя более подходил для этой роли новому императору. Человек осторожный, со средними способностями, без широких взглядов, он обладал, однако, громадным дипломатическим опытом, неоднократно управляя ранее, в отсутствие канцлера Горчакова, Министерством иностранных дел.
– Я министр, а это мой секретарь по иностранным делам, – добродушно комментировал свое решение Александр III.
Он превосходно понимал, что Гирс станет его тенью, послушным исполнителем всех приказаний, хотя бы они и шли наперекор симпатиям нового министра. Время доказало правоту Александра III. Поэтому он не только доверял Гирсу, но и полюбил его. И, случалось, соглашался со своим министром иностранных дел, когда тот указывал ему на просчеты и ошибки. Император любил выражаться откровенно, резко и грубовато, а Гирс, послушно следуя избранному монархом пути, смягчал мужиковатые выражения русского царя изысканным слогом дипломатических нот.
В итоге ни один международный авторитет, «властитель дум и сердец», ни один «кумир европейских столиц» не смог смутить Гирса в его точном исполнении приказов государя. Таким образом, впервые после вековых ошибок и заблуждений о якобы бескорыстном отношении какой-либо из европейских держав к России она обрела наконец свою ярко выраженную национальную политику на мировой арене.
Правда, возникали и неожиданные осложнения. Такие, как совершенно возмутившая Александра III политическая речь генерала Скобелева, и без того бывшего бельмом на глазу императора.
Герой Русско-турецкой войны, Скобелев после победоносной Ахал-Текинской экспедиции 1880–1881 годов еще более вырос в народном мнении. Молодой император был в восторге от того, что этой акцией утерли нос англичанам в их коварной политике у южных пределов России. Однако самого Скобелева он не терпел. И дело было не только в популярности Белого генерала, достигшей, можно сказать, всенародного обожания. Слишком много позволял себе этот честолюбец, и, как был убежден Александр III, во вред России.
Неприязнь проявлялась даже в мелочах. Когда 12 января 1881 года русские войска взяли Геок-Тепе и этот решительный удар заставил текинцев покориться под руку Белого царя, Скобелев, еще волею Александра II, был произведен в полные генералы и награжден орденом Св. Георгия 2-й степени. По принятому обычаю он послал донесение об этой славной победе с сыном покойного генерал-губернатора Туркестана К. П. Кауфмана. С давней поры существовало обыкновение, что таких посланцев государь назначает в свою свиту.
Так было при императоре Александре II. Но Кауфман прибыл в Петербург вскоре после 1 марта, и донесение он представил уже новому царю.
Выслушав его доклад, Александр III сказал со скрытым подтекстом:
– Мой покойный отец назначил бы вас флигель-адъютантом. Именно поэтому я жалую вам
Впрочем, не одна холодность в отношении нового императора к Скобелеву была тут причиной. Александр II выказывал чрезвычайную щедрость при зачислении в свою свиту, а его сын считал, что свитское звание следует жаловать как можно реже, чтобы повысить престижность этой высокой награды. Такого порядка он придерживался в течение всего своего царствования, так что императорская свита делалась все малочисленнее.
Возвращение Скобелева из Ахал-Теке было без преувеличения триумфальным. Его принимали как народного героя. Чем ближе к столице, тем встречи становились торжественнее и многолюднее. Овации на
