В эти минуты, следуя церемониалу, императорская чета вышла на Красное крыльцо и по древнему обычаю трижды земно поклонилась многотысячной толпе. Оглушительное «ура!» раздалось в ответ. Это был едва ли не высший момент коронационных торжеств, понуждающий вспомнить о старых русских царях: начиная с Ивана III все государи земли Русской выражали свою готовность служить народу этими тремя земными поклонами со ступеней Красного крыльца. Затем чета ступила на специально сооруженный деревянный помост, покрытый красным сукном, который вел в Успенский собор. Высшие сановники двора важно несли российские императорские регалии: государственное знамя, меч, скипетр, державу, щит, большую государственную печать и блистающую алмазами императорскую корону.
Восемь генерал-адъютантов держали над государем красный с золотом балдахин; восемь камергеров несли такой же балдахин над императрицей. Два фельдмаршала – великие князья Михаил Николаевич и Николай Николаевич – шли непосредственно за государем, остальные члены императорской фамилии, а также иностранные принцы и принцессы следовали за императрицей.
Дворцовые гренадеры в форме 1812 года и в медвежьих шапках стояли вдоль пути царского следования. С колокольни Ивана Великого раздался тяжелый удар большого колокола, и тотчас же вслед за ним все сорок сороков московских храмов начали торжественный перезвон. Раздались величавые звуки национального гимна, который исполнял хор в пятьсот человек. Тихомиров вновь испытал те самые чувства, которые охватили его некогда в Успенском соборе. Глядя на океан мелькающих рук и непокрытых голов, видя лица, мокрые от слез, он и сам ощутил, как внезапно защипало глаза. «Как же так, – думал вождь и теоретик народовольцев. – Неужто все они ослепли, все заворожены великой ложью, а только я прав?..»
Три митрополита и сонм архиепископов и епископов встретили государя и императрицу при входе в собор и препроводили их к тронам, сооруженным посреди храма. Большая ложа справа была предназначена для царской фамилии и иностранных принцев, ложа налево – для высших сановников империи, военных и иностранных дипломатов.
Из глубины собора в немой тишине послышался глухой голос митрополита Санкт-Петербургского Исидора, который служил торжественную службу как старший по посвящению князь Церкви:
– Благочестивейший, великий государь! Велико Твое настоящее пришествие. Да будет достойно Его сретение. Тебя сопровождает Россия. Тебя сретает Церковь. Столько молитв не проникнут ли в небо? Но кто достоин благословить вход Твой? Первопрестольник сей церкви, за пять веков доныне предрекший славу царей на месте сем, святитель Петр, да станет пред нами и чрез его небесное благословение, благословение пренебесное да снидет на Тебя и с Тобою на Россию…
Словно по волшебству, облака рассеялись, дождик прекратился и солнечные перлы брызнули сверху, озарив Ивановскую площадь, Кремль, Москву.
Государь чувствовал себя стесненно и искоса поглядывал на императрицу, которая взглядом ободряла его. Солнечные блики проникли через узкие окна в барабанах под куполами и в поясах собора и упали на императора. Он поднял голову к церковному небу, поддерживаемому херувимами, к Господу Вседержителю Саваофу.
– Како веруеши? – обратился к царю митрополит. Дрогнувшим от волнения голосом государь начал читать «Символ Веры»:
– Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым…
Доносившийся из храма голос Александра III поразил Тихомирова необыкновенной мягкостью, ровным тембром, неожиданной простодушностью, искренностью и кротостью. Ясно ощущалось, что государь глубоко взволнован и читает уставные молитвы с простонародным верованием в Бога и в ту божественную помощь, которую себе призывал.
«Странное противоречие между этим голосом и проявлениями крутого характера русского царя…» – подумалось Тихомирову.
Первенствующий иерарх возложил на государя порфиру – парчовую мантию, усеянную двуглавыми орлами, взял с красной бархатной подушки блистающую бриллиантами, с двумя жемчужными нитями корону и передал ее в руки царя. Александр III собственноручно возложил корону на свою голову и принял из рук митрополита скипетр и державу. Он взошел на трон Алексея Михайловича, украшенный золотой парчой и бархатом, шитым шелком и золотом, как раз против Владимирской иконы Божией Матери.
Императрица Мария Федоровна опустилась перед порфироносным супругом на колени, и царь, сняв с себя бриллиантовый клобук, прикоснулся им к ее лбу, а потом возложил на нее малую корону. Этим обрядом символизировалась разница между правами императора, дарованными ему свыше, и прерогативами царицы, полученными ею от государя. Великий князь Сергей Александрович исполнял при этом роль дядьки-суфлера при государыне, всякий раз приходя к ней на помощь, в то время как Владимир помогал во время обряда императору.
Протодиакон зычным рыком провозгласил полный царский и императорский титул:
– Божиею поспешествующею милостию Александр Третий, император и самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский, царь Херсониса Таврического, царь Грузинский, государь Псковский и великий князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский, князь Эстляндский, Лифляндский, Куряяндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Карельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных, государь и великий князь Новагорода низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея северные страны повелитель, и государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Арменския, Черкасских и Горских князей и иных наследный государь и обладатель, государь Туркестанский, наследник Норвежский, герцог Шлезвиг-Гольстинский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая…
Александр III, положив скипетр и державу на возвышение трона, сошел с него и, опустившись на колени, со слезами в голосе произнес:
– Господи Боже Отцев и Царю Царствующих, сотворивый вся словом Твоим и премудростью Твоею устроивый человека, да управляет мир в преподобии и правде! Ты избрал мя в цари и судию людям Твоим. Исповедаю неисследимое Твое о мне смотрение и благодаря – величеству Твоему поклоняюсь. Ты же, Владыко и Господи мой, не оставь мя в деле, на неже послал мя еси, вразуми и управи мя в великом служении сем…
В мертвой тишине великой клятвой земле Русской звучал голос императора:
– Да будет со мною преседящая престолу Твоему премудрость. Пошли с небес святых Твоих, да разумею, что есть угодно пред очима Твоима, и что есть право в заповедях Твоих. Буди сердце мое в руку Твоею, еже вся устроиши к пользе врученных мне людей и к славе Твоей, яко да и в день суда Твоего непостыдно воздам Тебе слово, милостью и щедротами единородного сына Твоего, с Ним же благословен еси, со пресвятым, и благим, и животворящим твоим Духом, во веки, аминь…
Государь поднялся, и все находившиеся в храме встали на колени. Опустились на колени и стоявшие на паперти, а затем и многотысячная толпа перед собором пала на мокрую брусчатку. Тихомиров, озираясь как затравленный, понужден был последовать примеру соседей-охотнорядцев. Ему была хорошо видна возвышавшаяся надо всеми фигура российского колосса-самодержца в сверкающей алмазной короне и парчовой мантии. Словно электричество прошло по толпе, когда находившиеся в соборе вознесли Богу моление, испрашивая его помощь царю. Многотысячная масса людей разного толка повторяла их слова:
– Молим Господа, чтобы умудрил и наставил раба Своего, благочестивейшего самодержца, который утешил сердца наши, и даровал бы ему непоползновенно проходить великое свое служение, согревая сердце его к призрению нищих, к приятию странных, заступлению напаствуемых, и подчиненные ему правительства направляя на путь правды… Все же врученные державе его люди содержа в нелицемерной верности и сотворяя его отцом, о чадах веселящимся…
Тихомиров против воли ощутил нечто потрясающе торжественное, настроение толпы невольно передалось ему, и слезы вновь навернулись на глаза.
– Да что это со мной, право?.. – шептал он. – Нет, Соня права… Я не Рахметов… И не Желябов…
Снова грянул орудийный салют, потонувший в немолчном колокольном звоне, которым во второй раз
