направил его с секретной командировкой в Мерв, гнездо разбоя, тормозившее развитие чуть не всей Средней Азии.
Выехав в сопровождении всего двадцати казаков и десяти джигитов, Алиханов-Аварский собрал около трехсот аксакалов всех родов и колен мервских текинцев и в горячей речи убеждал их принять подданство России. Менее чем через полчаса старейшины пришли к полному согласию и направили депутацию к генералу Комарову, в Ашхабад, с письменной просьбой принять мервский народ в подданство Белого царя. Алиханов-Аварский получил утраченные им чин майора и боевые ордена, а также назначение начальником Мервского отряда.
Вскоре, подстрекаемые Англией, афганские войска заняли часть русской территории по соседству с крепостью Кушка. Комаров телеграфировал Александру III, испрашивая инструкций.
«Удалить за реку Кушку, избегая – по возможности – кровопролития», – был лаконичный ответ из Гатчины.
Комаров был недоволен и ворчал:
– Меня, как собаку, держат за хвост…
Он донес, что за последнее «не ручается», и во главе Мургабского отряда медленно двинулся к укреплению Ак-Тепе, останавливаясь и выжидая, когда афганцы сами попятятся назад. Но время шло, надо было принимать решение, переговоры с английскими эмиссарами ни к чему не привели. Тогда Комаров приказал вытеснить афганцев за Кушку, причем запретил солдатам стрелять первыми.
Сражение увенчалось полным успехом. Алиханов-Аварский, уже в чине подполковника, командовал в этом бою конницей и проявил обычную свою лихость, захватив знамя противника и шесть его орудий. Донесение генерала Комарова взбудоражило все столицы Европы: «Полная победа еще раз покрыла громкой славой войска государя императора в Средней Азии. Нахальство афганцев вынудило меня, для поддержания чести и достоинства России, атаковать 18 марта сильно укрепленные позиции на обоих берегах реки Кушки. Афганский отряд регулярных войск, силой в 4 тысячи человек, с 8-ю орудиями, разбит и рассеян, потерял более 500 человек убитыми, всю артиллерию, два знамени, весь лагерь, обоз, запасы… Английские офицеры, руководившие действиями афганцев, просили нашего покровительства; к сожалению, мой конвой не догнал их: они были, вероятно, увлечены бежавшей афганской конницей…»
На это последовал полный спокойствия, достоинства, силы, а главное, миролюбия ответ Александра III:
«Государь император шлет свое царское спасибо вашему превосходительству и всем чинам храброго Мургабского отряда за блестящее дело 18 марта; повелел представить наиболее отличившихся офицеров к наградам, а нижним чинам жалует 50 знаков отличия военного ордена…
Объяснения генерала Комарова были признаны вполне правильными. В результате всех этих действий Россия приобрела около двухсот тысяч квадратных верст, вышла к границам Афганистана и нанесла весьма ощутимый удар престижу Англии. Все это вызвало бурю на Темзе. Британский ее королевского величества посол получил предписание выразить в Петербурге резкий протест и потребовать извинений.
– Мы этого не сделаем! – заявил Александр III, уже наградивший Комарова золотой шпагой с бриллиантами, а Алиханова-Аварского – орденом Св. Георгия 4-й степени. – Я не допущу ничьего посягательства на нашу территорию.
Гире был растерян:
– Ваше величество! Это может вызвать вооруженное столкновение с Англией!..
– Хотя бы и так, – отрезал император.
Из Англии пришла новая угрожающая нота. В ответ на нее государь отдал приказ о мобилизации Балтийского флота. Это распоряжение было актом величайшей храбрости, так как британский военный флот, в полном соответствии со строками ее национального гимна («Правь, Британия, морями»), превышал русские морские силы по меньшей мере в пять раз.
Прошло две недели. Лондон примолк, а затем предложил образовать комиссию для рассмотрения русско-афганского инцидента и разграничения сфер влияния. Европа начала смотреть иными глазами в сторону Гатчины: с русским монархом пришлось считаться всерьез всем державам. Сражение на Кушке было единственной военной акцией, которую предприняла Россия (причем вопреки желанию царя) во все время правления Александра III.
– Во всем свете у нас только два верных союзника, – любил говорить император своим министрам, – наша армия и флот. Все остальные при первой же возможности сами ополчатся против нас…
Это мнение Александр III выразил однажды в наиболее заостренной форме за завтраком во время празднования конно-гренадерского и уланского полков. На завтраке помимо высших военных чинов и некоторых министров присутствовал глава Черногории Николай. Поднявшись с бокалом шампанского, император провозгласил:
– Я пью за здоровье моего друга, князя Николая Черногорского, единственного искреннего и верного союзника России!..
Присутствовавший на обеде Гирс окаменел от изумления; он не без оснований ожидал самых серьезных осложнений.
На другое утро лондонская газета «Таймс» писала «об удивительной речи, произнесенной русским императором, которая идет вразрез со всеми традициями в сношениях между дружественными державами». По петербургским гостиным прошелестело: «Тост очень повредил России! Это вызовет целую бурю!»
Поначалу слова Александра III все поняли буквально – он-де отдает наибольшее уважение из всех царствующих особ князю Черногорскому. С одной стороны, это весьма подняло авторитет Николая, а с другой – вызвало недоумение коронованных особ Европы. Однако цену князю Николаю государь знал превосходно: и то, что вся Черногория по размерам и количеству населения меньше какого-нибудь малочисленного уезда одной из наших губерний, и то, что тот приезжает в Россию лишь затем, чтобы выклянчить денег якобы на некий военный проект (а они всегда пропадают в его бездонном кармане), и то, наконец, что князь в своей политике держится принципа «и нашим и вашим», сохраняя эквилибр между Петербургом и Веной. Но русскому императору важно было еще раз напомнить, что его держава ни от кого в мире не зависит и никому не верит.
После этой речи тучи сразу же стали сгущаться на западных границах России. Началось стягивание австрийских и германских войск. В Вене Франц-Иосиф выступил с дерзкой речью о положении на Балканах. Наследник Николай Александрович, отправившийся в Штутгарт, на празднество в честь дня рождения вюртембергского короля, встретил очень холодный прием и очень быстро вернулся в Петербург. Новый министр финансов Вышнеградский сказал, что дал бы десять миллионов, лишь бы черногорский тост не был произнесен. Царедворцы, страшась войны, роптали:
– Воевать нам не по силам. Генералов у нас вовсе нет! Государь бывает всегда такой сдержанный. Как он хватил такую глупость!..
На большом обеде в Зимнем дворце, сидя за столом напротив царя, австрийский посол начал снова обсуждать докучливый Балканский вопрос. Александр III делал вид, что не замечает его раздраженного тона. Посол принялся кипятиться и напомнил о мобилизации Австрией трех корпусов. Не меняя своего полунасмешливого выражения лица, император взял вилку, завязал ее в петлю и бросил по направлению к прибору австрийского дипломата со словами:
– Вот что я сделаю с вашими тремя мобилизованными корпусами…
Он совершенно не страшился австрийцев, понимая (как и покойный Скобелев), что главную опасность для России представляет объединенная Германия.
Впрочем, Александр III прекрасно знал и то, как боится его молодой император Вильгельм II.
Как-то, еще в царствование его престарелого деда Вильгельма I, русский государь проводил очередные маневры на западных границах. Узнав об этом, германский император решил послать на маневры наследника-внука. Чтобы избавиться от его присутствия на маневрах, Александр III решил выехать в Брест, встретить молодого Вильгельма и, побеседовав с ним, отправить обратно в Германию.
В дороге государя, как всегда, раздражал дядя, великий князь Николай Николаевич, его манера кричать,
