Когда в их робкие глаза вонзились стрелы дня? Скулит ли кит голодным псом у твоего порога? Вдыхая воды океана, может ли он чуять Добычу высоко в горах, и так же ли, как ворон, Он видит облака и, как стервятник, мерит небо? Паук плетет ли паутину над гнездом орла? При виде полных закромов порадуется ль муха? Нужна ль орлу земля и все подземные богатства? Зато их знает крот, о них тебе расскажет червь — Не он ли воздвигает столп над рыхлой почвой тленья И вечный свой дворец в несытых челюстях могил? Не на пороге ль гроба надпись: «Человек, познай Блаженство и верни себе младенческую радость!» Младенчество! Бесстрашное, счастливое, святое, Ты жадно жаждешь радостей и льнешь к груди блаженства. Невинность! Честная, открытая, ты страстно ищешь Восторгов утра и вкушаешь девственное счастье. Кто научил стыдливости дитя ночного сна? Проснувшись, не предашь ли ты свои простые тайны, Иль вовсе не проснешься ты, когда спадет завеса? Тогда ты выйдешь в мир суровой лицемерной девой, И девственную радость будешь уловлять силками, И заклеймишь ее блудницей, и продашь за деньги В ночи, в молчании, без шепота, в притворном сне. Святые звезды и высокие мечты взирают На дымный пламень, вспыхнувший однажды чистым утром. О Теотормон, ты ли жаждешь скромности поддельной, Искусного, опасливого, злого лицедейства? Коль так, твоя Утуна — шлюха, девственная радость — Распутница, а сам ты, Теотормон, — бред безумца. Ужель я — хитрая рабыня набожной корысти? Нет, я не такова: я дева и лечу мечтами Навстречу радости и счастью. На восходе солнца Открытые глаза мои в согласии счастливом, А вечером, усталая, я нахожу отраду На тихом берегу реки в покое и приволье. О, миг восторга! Миг восторга! Вожделеет дева, Чтоб юноша ей чрево пробудил для наслажденья В укромной тишине, — иначе юность под замком Разучится рождать детей и мыслить милый облик В тени стыдливых занавесей на немой подушке. Зачем ты ищешь благочестья? Разве в нем награда За годы воздержания и самоотрицанья? Ты презираешь грубость плоти и зовешь к безбрачью, В котором тьма пронизана роением желаний? Будь проклят, Породитель гнусной Ревности! За что На Теотормона ты наложил свое проклятье? Пока мои сияющие плечи не померкли — Я — тень, рыдающая у границ небытия. И я зову: Любовь! Любовь! Счастливая Любовь, Счастливая, свободная, как ветер на вершинах! Не ты, Любовь, туманишь ночь — сомненьем, день — слезами, Не ты сетями старости неволишь человека, И он уже не видит плод, висящий перед ним. Не ты, но Себялюбие, скелет с горящим взором, Ревнивый сторож над чужим холодным брачным ложем. Но дев нежносеребряных и жаркозолотых В силки из шелка или в западни из бирюзы Утуна для любимого уловит, и сама, Счастливая, увидит их счастливое соитье, Их прихотливую игру с тобой, мой Теотормон. Горя желаньем, словно первый алый луч рассвета, Утуна будет созерцать чужой восторг, и Ревность Не омрачит ей, бескорыстной, небеса Любви. Сойдет ли солнце в праздничных одеждах в подземелье, Где скряга прячет золото? Опустится ли тучка На каменный порог его? Увидит ли злодушный Лучи добра, что расширяют очи состраданья, Или, как вол, пойдет он по привычной борозде? Ужели благотворные лучи бессильны против Совы, Летучей Мыши, Тигра и Владыки Ночи? Морская птица прячется в ненастном зимнем ветре, Змея к себе приманивает золото и жемчуг, А злаки, звери, птицы, люди вечно жаждут счастья. Восстаньте ж и зачните песнь младенческому счастью! Восстаньте ж для блаженства, ибо все живое свято! Так стонет дева каждым утром, ибо Теотормон Напрасно спорит с грозными тенями океана. Вздыхают Дщери Альбиона, слыша стон Утуны.
