Но каждый — словно труп. Язык, распухший и сухой, Свисает с черных губ. Матросы, придя в отчаяние, хотят взвалить всю вину на Старого Морехода, в знак чего они привязывают ему на шею мертвого Альбатроса.
И каждый взгляд меня клянет. Хотя молчат уста, И мертвый Альбатрос на мне Висит взамен креста. Пришли дурные дни. Гортань Суха. И тьма в глазах. Дурные дни! Дурные дни! Какая тьма в глазах! Старый Мореход замечает нечто странное вдали над водой.
Но вдруг я что-то на заре Заметил в небесах. Сперва казалось — там пятно Иль сгусток мглы морской. Нет, не пятно, не мгла — предмет, Предмет ли? Но какой? Пятно? Туман? Иль парус? — Нет! Но близится, плывет. Ни дать ни взять, играет эльф, Ныряет, петли вьет. И когда загадочное пятно приближается, он различает корабль. И дорогой ценой освобождает он речь свою из плена жажды.
Из наших черных губ ни крик, Ни смех не вырвался в тот миг, Был нем во рту и мои язык, Лишь искривился рот. Тогда я палец прокусил, Я кровью горло оросил, Я крикнул из последних сил: «Корабль! Корабль идет!» Они глядят, по пуст их взгляд, Их губы черные молчат, Но я услышан был, Луч радости;
И словно луч из туч блеснул, И каждый глубоко вздохнул, Как будто пил он, пил… И снова ужас, ибо какой корабль может плыть без волн и ветра?
«Друзья (кричал я) чей-то барк! Мы будем спасены!» Но он идет, и поднят киль, Хотя кругом на сотни миль Ни ветра, ни волны. Он видит только очертания корабля.
На западе пылал закат Кроваво-золотой. Пылало Солнце — красный круг Над красною водой, И странен черный призрак был Меж небом и водой. И ребра корабля чернеют, как тюремная решетка пред ликом заходящего Солнца.
