– Я подумаю над тем, что вы рассказали. Вы, конечно, не считаете, что открыли нам что-то новое…
– Разумеется, нет, государь.
– Но всегда полезно узнать, как все выглядит с противоположной стороны. Поэтому я вам благодарен.
– Противоположная сторона – это ведь не мы, – осмелился поправить я.
– Мнения Запада мы узнаем через других людей, – тут же осадил он меня. И как бы для того, чтобы смягчить резкость, добавил:
– У этого есть своя польза. Например, мне стало известно, что вы сейчас подвергаетесь достаточно серьезной опасности. Как сказал в своей касыде великий Рудаки, – он опустил веки и прочитал медленно, выразительно:
Вы поняли? Не только тот, о ком вы заботитесь, но и вы сами. И вот мы решили в какой-то мере обезопасить ваше пребывание здесь. Так, разумеется, чтобы это вас нимало не стесняло.
Я покачал головой:
– Очень благодарен. Но новые люди непременно обратят на себя внимание…
– Новых не будет, – сказал он. – Теперь самое время пожелать вам успешной деятельности. И в особенности – на предстоящем съезде партии азороссов.
И кивком шейх дал понять, что аудиенция окончена.
Я признал, что для аравийского деятеля он был очень пристойно информирован.
Но я уже чувствовал себя созревшим и для неприятного разговора; мир состоит не из одних лишь удовольствий. Желающий установить со мною контакт наверняка уже разыскивает меня и вот- вот заглянет сюда. Выйдем на люди, пусть он увидит меня и действует.
Я вернулся в зал. Когда я попал в поле зрения американца, в глазах его что-то мелькнуло – словно сработал затвор фотокамеры, установленный на выдержку в одну тысячную. Больше ничто на лице не изменилось; надеюсь, что и на моем тоже. Мы направились навстречу друг другу. Я представился:
– Вебер, журнал «Добрососедство», Аугсбург, Бавария. А вы… Минутку… По-моему, мы уже встречались, мистер… э-э?..
Он промедлил на долю секунды больше, чем следовало бы; видимо, у него возникли колебания в выборе своего имени: раз я его помнил, домашняя заготовка, рассчитанная на незнакомого, не годилась. А то имя, которым он назывался тогда, захоти я проверить, могло бы засветить его. В конце концов он решил, видимо, пойти на риск.
– Мистер Вебер, – сказал он весьма дружеским тоном, – моя фамилия Стирлинг, и я смело могу назваться вашим сородичем по газетному племени. Именно поэтому хотелось бы поговорить с вами о деле. Найдется здесь спокойный уголок? Суть в том, что у меня имеется для вас любопытное предложение.
– К сожалению – или к счастью – не могу пожаловаться на недостаток работы.
– О, в этом я более чем уверен. Но выполнение моей просьбы не потребует больших затрат времени – при этом могу обещать: принесет вам немалые выгоды. Теперь и в будущем. Сейчас я прошу только, чтобы вы меня выслушали.
Соглашаясь, я пока что не рисковал ничем. Так, во всяком случае, мне подумалось.
– О’кей, – сказал я. – Пожалуй, вон в том углу нас будут меньше беспокоить.
Указанное мною пространство находилось близ оркестра, затруднявшего подслушивание. Стирлинг оценил мою предусмотрительность и кивнул.
Очень кстати подвернулся официант. С бокалами в руках мы после непродолжительных маневров добрались до выбранного места. Здесь можно было перекинуться словом-другим, не делая тему беседы всеобщим достоянием. Разумеется, тут не хватало условий для серьезного разговора, и самым разумным оказалось бы – назначить время и место настоящей встречи; но похоже, что ему не терпелось добиться полной ясности относительно моего статуса, чтобы уже на ее результатах строить планы дальнейшего общения со мной.
– Как вам нравится сегодняшняя Москва? – спросил Стирлинг таким тоном, словно был полномочным представителем этой страны и этого города, или хотя бы его жителем на протяжении лет этак десяти. Это было, конечно, несколько нахально, но я лишь внутренне усмехнулся.
– Продолжает меняться, – ответил я. – Даже быстрее, чем я ожидал. Но я не уверен – к лучшему ли.
– То есть, вы полагаете, – к худшему?
– Нет. Я ведь сказал: не уверен. Не знаю. Очень давно не бывал здесь. Вот осмотрюсь, тогда смогу сделать какие-то выводы. Но что-то мне, во всяком случае, нравится – если говорить о деталях.
Я провоцировал его на выпад; он воспользовался подставкой.
– Вы уверены, что нравится? – спросил он серьезно. Я столь же серьезно ответил:
– Судите сами. Город строится; и на этот раз, впервые, быть может, за всю свою историю, строится хорошо, на высоком современном уровне. Не думаю, что увиденное мною здесь своей архитектурой, качеством постройки и отделки хоть немного уступает тому, что воздвигается – ну хотя бы на вашей родине. Можно, конечно, дискутировать о стиле, но не более того.
– Не слишком ли поспешное суждение? Вы не живете здесь уже двадцать лет…
– Двадцать один, если быть точным.
– Тем более. Неужели за это время вы, обитая на Западе, не выработали объективного взгляда на то, что происходит в этой стране?
– Напротив, считаю, что именно это мне и удалось.
– Мне рекомендовали вас как специалиста по новой ситуации в России. Откровенно говоря, не знал за вами таких достоинств. Но что вы – видный журналист, было нам известно и раньше, мы обратили на вас внимание достаточно давно. И, скажу прямо, нам всегда нравилось то, что вы писали об этой стране, ее проблемах и способах их разрешения.
Я и в самом деле временами писал жестковато; так было нужно.
– Ну, может быть, все эти характеристики весьма преувеличены; но, собственно, какова тема нашего разговора? Могу вам чем-нибудь помочь? Буду рад – в свободное время, разумеется.
На его лице обозначился намек на улыбку; вероятно, она должна была означать: «Да какое же свободное время может быть у нас с вами…»
– Специалисты мне назвали именно вас. И, кстати, я верю, что вы обладаете достаточной информацией для серьезных выводов. Вы ведь, не сомневаюсь, давно уже стали европейцем, вы не азиат, не так ли?
– Мое мироощущение, как и большинства моих соотечественников, всегда зависит от географических координат, – ответил я. – В Европе мы чувствуем себя европейцами. В отличие от вас, в любой точке продолжающих ощущать себя американцами – и никем другим. Если говорить точнее – мы хотели быть европейцами. Я бы сказал даже – очень хотели. И не наша вина в том, что этого не произошло. Хотя многим порой уже представлялось, что суп сварен.
– Ну а вам не хотелось бы отведать этой похлебки? Не там, где вы провели столько лет, а тут, дома?
– М-м… Вопрос несколько неожиданный. Допустим, я не отказался бы попробовать ложку-другую. Но мне кажется, что поезд с этим вагоном-рестораном уже ушел.
– А мне представляется, что мнение старого континента может еще измениться. Это, кстати, не только мое мнение. Если, конечно, Россия и сама все еще хочет того же.
– Трудно сказать. Может быть, если бы найти способ внушить ей, что смотреть надо все-таки на Запад, тенденции могли бы измениться. Но каким путем?
Стирлинг внимательно посмотрел на меня.
– Путь один: создание мирового общественного мнения. Россия даже и сегодня все еще достаточно восприимчива к нему. Бескровный путь.
– Ага, – стал я соображать вслух. – И для участия в создании этого общественного мнения вам, кроме прочих, понадобился я?
