потенциал не нашел бы своевременного выхода, а это грозило нарушениями общественного здоровья.
В масштабах Федерации подобного еще не случалось, но на отдельных планетах бывало. Например, на той же Ливии, родине Нарева, где, кажется (точно Карский не знал), руководство слишком доверилось своим вкусам и мнениям и не приняло во внимание реальные условия, направления и закономерности развития.
Сейчас, когда на пороге стояла очередная научно-техническая революция, на этот раз в области сырья, множеству людей предстояло найти новое приложение своим силам, чтобы продолжать жить активной жизнью, к которой они привыкли.
Об этом и собирался говорить Карский. Сегодня. На Земле.
Где она там?..
Администратор включил экран.
Широкий белесый серп висел, казалось, рядом. В северном полушарии день, видно, был облачным. Может быть, дождливым. Карский улыбнулся. Вдруг захотелось пройтись под дождем. Невдалеке от размытого внешнего края серпа сияла звезда. Администратор прищурился, ожидая. Серп медленно наползал на звезду, очень медленно. Значит, корабль лежал на орбите. Ждал очереди? Карский поднял брови. Он не впервые наблюдал Землю из космоса, но никогда еще пространство вокруг нее не выглядело таким пустым. Огоньки Большого Космофиниша поблескивали в самом углу экрана; вокруг спутника тоже было пусто. Карский нахмурился. Что случилось в пространстве?
Что-то показалось на экране: светлая точка быстро пересекала его по диагонали. Нельзя было понять, велико ли расстояние до нее – это мог быть и близкий метеоспутник, и идущий вдалеке корабль. Администратор машинально следил за точкой, как наблюдают за единственным движущимся в поле зрения предметом. Изображение укрупнилось: видимо, в рубке связи тоже наблюдали за небесным телом и регулировали кадр. Карский вытянул шею: там, куда направлялся огонек, находилось какое-то другое тело. Столкнутся? Вряд ли: тела могли находиться и очень далеко друг от друга, в пространстве глубина оценивается с трудом. По-видимому, огонек – финиширующий корабль; за ним тронется и «Кит». Администратор улыбнулся. Точки на экране совместились.
Вспыхнуло пламя небывалой мощности. Казалось, пространство взорвалось и извергало огонь, подобно вулкану. Глаза невольно закрылись. Когда администратор открыл их, вокруг стояла чернота, не было ни звезд, ни Земли – слишком ярким оказалось сияние миг назад. Карский чувствовал, как по щекам спускаются слезы. Потом сквозь мглу проступил расплывчатый белый серп, за ним и звезды. В месте взрыва было черно, только искорки вспыхивали и гасли вокруг.
Несколько секунд командор стоял, не произнося ни слова. Собравшиеся смотрели на него равнодушно или с едва ощутимым недоверием, и только два-три корреспондента, всегда крутящиеся в Космоцентре и носом чующие новости, нацелили камеры. Командор долго глядел на репортеров, заставляя себя разозлиться на них, потому что сказать людям то, что он собирался, куда легче, когда ты зол на них, чем когда испытываешь жалость и сочувствие, и ощущение вины в придачу. А тут ходят эти бездельники с камерами, мешают работать, не могут заняться чем-нибудь путным. Кто пустил их? Гнать их надо, гнать!
Он выговорил все залпом, как пьют горькое питье:
– Я вынужден сообщить, что «Кит», встречать который вы прибыли, пропал без вести на границе Солнечной системы. Приняты все меры, чтобы установить, что с ним произошло.
Он говорил – и слышал себя со стороны, как если бы тоже был родственником или другом пропавших, – да разве оно не было так? Было тихо, очень тихо, и стало ясно, что вот сейчас, через долю секунды, тишину эту прорежет первый крик.
Глава третья
Искры в пустоте погасли. Капитан Устюг вынул ключ запуска зонд-ракет, закрыл кожух механизма и встал.
Все спали, а ему было очень скверно, и никто не мог помочь, потому что пока он не имел права ни с кем поделиться своим невеселым знанием. Где-то множество людей, наверное, еще напрягало ум и фантазию, чтобы найти способ спасения его и всех остальных, однако капитан достаточно знал физику, чтобы понять, что между людьми «Кита» и всеми остальными отныне пролегла бездна, и сейчас он в одиночестве стоял на ее краю.
Клубилась тишина, и оставалось достаточно времени, чтобы заглянуть в себя и попытаться сообразить – глубоко ли его раскаяние в том, что он избрал именно эту из всех возможных дорог. Детская внезапная мысль, как это бывает, определила интересы подростка и юноши, а профессия нередко воспитывает человека еще до того, как он овладевает ею. Желание увидеть недоступное сочеталось в нем со стремлением раскрыть до предела все, что было в него заложено, а потом, в училище и академии, раздумывать было уже некогда и незачем: даже человек, попавший в эту систему помимо желания (если бы такое когда-нибудь случилось), вышел бы из нее убежденным патриотом своего дела, наделенным любовью к профессии и капелькой презрения ко всем остальным, презрения не обидного, но необходимого, потому что человек, не считающий в глубине души свое занятие выше всех прочих, – плохой специалист. Начал он Девятым экипажа на многолюдных кораблях, ныне пригодных разве что для музейной экспозиции, и прошел нелегкий путь до Первого в окружении хороших людей, которых любил и у которых учился. Он не сделался одним из тех, кого именуют героями, потому что не попадал в такие ситуации; героизм часто возникает там, где не хватило либо трезвого расчета, либо материальных средств, а экспедиции того времени уже обладали и тем, и другим, и справлялись с делами на совесть. Когда Устюг стал капитаном, ему открылись две вещи: первая – что одни капитаны выходят в адмиралы, а другие – на пенсию и что он из этих вторых: для дальнейшего продвижения требовалось такое честолюбие, каким он не обладал, и такое ощущение неудовлетворенности своей сегодняшней работой, ее буднями, какого у него тоже не было. Второе знание заключалось в том, что капитаном надо быть хорошим. Стремясь стать очень хорошим капитаном, он в глубине души порой жалел, что судьба с определенного времени больше не ставила его в безвыходные положения, не давала возможности проверить, чего же стоит он – зрелый – по самому большому счету. А он хотел этого, потому что иначе никак не заживала ранка в душе, о которой мало кто знал, но он-то помнил.
Это случилось лет двадцать с лишним назад с еще совсем зеленым Устюгом; приключилось вдалеке от трасс, по которым продвигалась цивилизация. Корабль терпел бедствие. Среди участников экспедиции находилась пара, чья любовь была всеми признана. Но, как это бывает, нашелся еще и третий. Угроза гибели донельзя обострила чувства. Люди не выдержали. Началось с кулаков, кончиться могло совсем плохо. Женщинам стало опасно выходить из кают; никто больше не занимался делом, и надежды выжить оставалось все меньше. Требовалась жестокость и выдержка, чтобы все вспомнили, что они – люди. Устюг понимал это, но не осмелился. Качества проявил другой; его убили, но затем опомнились. Спастись удалось; в дальнейшем люди старались не встречаться друг с другом. Устюг тогда испугался. Страха он не мог простить себе и по сей день.
Разведка быстро изнашивает людей. После нее Устюг попал на пассажирские. Экипажи тут были малочисленны, а пассажиры явно не походили на участников поисковых бросков за край света. Но Устюг служил исправно потому, что полюбил теперь не только то, что служба давала, но и самое службу, ее процесс, как это рано или поздно случается со всеми, долго занимающимися делом и не имеющими определенного таланта к чему-либо другому.
И вот теперь, когда судьба поставила-таки его в безвыходное положение, он стал понимать, что был не совсем точен ранее, как и все остальные, кто тоскует о том же: не о безвыходных ситуациях мечтают они, но о таких, откуда выход есть – только он не каждому виден, и не каждый способен, даже заметив, им воспользоваться. Квазибезвыходные положения – так, пожалуй, следовало бы их определить; положение же, по-настоящему безвыходное, возникло сейчас, и деваться оказалось некуда. Настало самое время спросить: жалеешь? – и, поразмыслив, ответить: нет. Потому что сожаление об избранном образе жизни сейчас оказалось бы предательством по отношению к тем, кто выбрал то же – и погиб раньше, не успев и не желая разочароваться.
Он сам видел, как гибли некоторые из прекрасных и спокойных товарищей. Такова была специфика. Возможность печального исхода предполагалась в разведке заранее; значит, его никто не подвел и не обманул, не стоило обижаться ни на других, ни на себя. Просто его гибель растягивалась, агония могла
