– Считаю, – высокомерно сказал Устюг, – нам здесь больше нечего делать.
Он направился к выходу, высоко подняв голову и четко печатая шаг. Луговой последовал за ним.
После их ухода несколько секунд стояла тишина. Ее нарушил голос Милы, негромкий и дрожащий.
– Значит, теперь мы уже совсем никуда не вернемся, – медленно проговорила она. – Я больше не увижу сына, да? Значит, нам должны разрешить иметь детей здесь. Кто теперь тут разрешает, вы? – Она смотрела мимо Нарева, но обращалась к нему. – Значит, вы должны позволить.
– Ну, видите ли… – пробормотал Нарев, смешавшись.
Мила положила руки ему на плечи.
– Вы говорили, что любите меня. Тогда вы понимали, что я не могу без сына. – Она говорила все быстрее, но по-прежнему четко, ясно выговаривала слова. – А его нет. Может быть, у нас с вами будет ребенок? Вали я не хочу больше – он не любит детей.
Нарев стоял, охваченный растерянностью. Он не ожидал этого и не был готов ответить. Ему нужно было хоть несколько секунд, чтобы решиться, чтобы убежденно сказать: «Да, к чертям все запреты и пропади все пропадом, раз вы этого хотите…» И хотя слова эти уже складывались в его мозгу, он продолжал по- идиотски, растерянно и унизительно улыбаться, глядя мимо людей, как человек, уличенный в мелкой краже в гостях. Мила не стала ждать ответа. Она резко откинула голову, презрительно усмехнулась, пробормотала: «Трус, трус…» и повернулась к остальным, в замешательстве глядевшим на нее.
– Может быть, кто-нибудь другой смелее? Я хочу ребенка, он мне нужен, неужели вы не понимаете?
– Мила! – Крикнул несчастный Еремеев.
– Молчи, – равнодушно ответила она. – Из-за тебя я потеряла сына, я тебя ненавижу. Доктор! – крикнула она физику. – Может быть, вы разрешите нам?..
Зоя подошла сзади, мягко обняла ее, стала что-то шептать на ухо. Мила дико огляделась, сильно рванувшись, высвободилась из рук Зои и бросилась к выходу. Врач последовала за ней. Актриса заломила руки.
– Что вы делаете с нами, боже мой! – сказала она. – Что делаете! Но это не пройдет вам даром. Вы люди, почему же вы стараетесь жить, как червяки? Или вам так никогда и не понять, что любовь – не только часть постельного белья? Господи, почему все умные люди остались на Земле?
– Дети – это сложно, – сказал Петров, когда мужчины остались одни. – Это принципиальный вопрос.
– Почему женщинам вообще разрешают летать? – сердито спросил физик.
– Раньше вы как будто не возражали, – съязвил Нарев.
– Не отвлекайтесь, – попросил Петров. – Мы не успели еще прийти в себя, а проблемы уже возникают одна за другой. Так будет долго. И я не знаю, как мы с ними справимся.
Ранее существовала надежда; теперь ее не было.
До сих пор каждый из населения «Кита» являлся человеком со своей биографией, специальностью, опытом, своими родными, близкими и друзьями, которые далеко ли, близко ли, но существовали. Теперь ничего этого не оставалось, и все те бесчисленные коммуникации, что связывают человека с жизнью и дают ему силы жить, с утратой последней надежды на возвращение оказались прерванными. Люди лишились не только прошлого, которое всегда является частью полноценного настоящего, – они утратили, как им казалось, и самую возможность жить, потому что обычно люди под словом «жить» подразумевают не одно лишь физическое бытие, но сумму определенных условий, в которых и ради которых они поддерживают свое существование. А в этот комплекс условий непременно входят и работа, и близкие, и чувства, и среда обитания и, наконец, представления о будущем.
Сейчас все это ушло, и надо было либо создавать все заново, искать новый смысл, который смог бы опять придать жизни какое-то значение и ценность, либо умереть.
Весь опыт прошлого не мог тут помочь: на Земле и планетах каждый человек преследовал свою личную цель, которая являлась одной из мельчайших составных частиц большой цели, называвшейся «благо человечества», укладывалась в нее, как выстрелы, каждый из которых в отдельности непредсказуем, неизбежно укладываются в границы эллипса рассеивания. Теперь же эта большая цель исчезла. Люди «Кита» отныне сами были человечеством. И в чем заключается или может заключаться их благо, было непонятно.
Повышение уровня жизни? Но уровень этот был определен заранее; они ни в чем не испытывали нужды и не должны были испытывать ее до самого последнего дня жизни. Они не могли позволить себе никаких особых излишеств, но лишь потому, что сами условия жизни и обитаемое пространство с его ограниченностью и невозможностью расширения не допускали ничего, что заслуживало бы называться излишеством.
Достижение социального прогресса? Но трудно было допустить возникновение на «Ките» какой-то социальной несправедливости, так как не было цели, которую подобная несправедливость могла бы преследовать.
Благо потомства? Потомства у них не было.
Что же делать бедному человечеству? Этого никто не знал!
Не знал и Нарев.
Он был здесь, наверное, самым энергичным, самым деловым. С ним считались, ему верили, и вот наконец он занял место руководителя, и никто не оспаривал его права на это. Всю жизнь он полагал, что способен руководить людьми. И наконец такая возможность представилась.
А дальше? Что теперь? – думал он, уединившись в своей каюте.
Дальше – руководить. Иными словами – организовать усилия, направлять к достижению определенной цели. Может ли он организовать усилия двенадцати человек? Тут не о чем и говорить: случалось решать задачи куда труднее. А сможет ли направить? Конечно!
Если бы только знать – куда направить. К чему. Для чего.
Защищаться от угроз? Никто и ничто не грозит. Расширять, совершенствовать что-то? Нечего: корабль проектировали и строили умные люди, а места в нем для дюжины человек более чем достаточно.
Но если ты не в состоянии указать людям цель, зачем тебе власть?
Может быть, ради Милы? Стоящему у власти легче удовлетворить свои потребности, желания, даже прихоти. Быть с Милой – это мечта и потребность, вместе взятые. Однако…
Сменить власть – вовсе не значит объявить недействительными все ее установления. Кодекс Наполеона остался и при Бурбонах – сопоставление в духе Истомина… Но и без него ясно: все не так просто.
Капитан-то был прав: нельзя позволять эмоциям разгораться. Любовь – вещь опасная. Любящий человек склонен стремиться к идеалам. А значит – в какой-то степени отрицать то, что есть сегодня, потому что «сегодня» никогда не бывает идеальным. Когда сам не отвечаешь ни за что, критиковать легко. Но стоит тебе взобраться на вершину, как сразу же начинаешь видеть все другими глазами. То, что казалось самодурством или перестраховкой, вдруг оказывается нужной, полезной, целесообразной мерой.
Что же делать? Неизвестно. А ничего не делать тоже нельзя: руководитель обязан действовать. Хотя бы пока к нему еще не привыкли.
Думай, думай, думай…
Нарев сморщился, обхватил голову ладонями. Пустое дело, пустая голова. Ждать какого-то озарения не приходится.
Надо решать систематически.
Зачем живут люди?
Жизнь возникла не ради чего-то. Философы говорят: нельзя так ставить вопрос – для чего существует жизнь. Существует – и все. Возникла в процессе эволюции.
Однако философия – философией, а каждому человеку очень нужно знать, для чего живет он – он лично, он, взятый в отдельности.
Для чего живет, допустим, он, Нарев? Для чего живет старик Петров?
Это очень интересно: для чего живет Петров?
Старик Петров по обыкновению сидел в своем кресле, курил и улыбался людям, появлявшимся в салоне. Улыбнулся и Нареву, как прочим – доброжелательно, однако тому уже не в первый раз почудилось, что за улыбкой этой кроется что-то; она вроде матового стекла, за которым ничего не
