огромный запас сил. Он махал мечом как заведенный, а от ударов лишь морщился, но не отступал.
— Анубисга гордак векп фараонга![31] — крикнул я в надежде отвлечь его. Но Неменхотеп лишь начал скверно ругаться.
Когда он окончательно прижал папу к стене, а мы со Стасом готовы были разреветься, папа вновь продемонстрировал виртуозное мастерство. Он с жутким воплем бросил себе под ноги какой-то кулечек, и по глазам резанула яркая вспышка. Когда мы вновь прозрели, папы уже не было, а Неменхотеп бродил по кругу, растирая слезящиеся глаза и ругаясь уж совершенно неприлично. Я даже не ожидал, что древнеегипетский такой богатый. Временами, делая просвет между непристойностями, фараон выкрикивал:
— Где ты, мерзкий Сет! Ну дай мне намотать твои кишки на твою голову! Ну дай мне потоптать тебя ногами, осквернитель гробниц!
— Каких гробниц? — возмутился Стас.
Тут фараон услышал его и кровожадно улыбнулся:
— Ладно, я пока изрежу на кусочки твоих прислужников!
Мы с братом со страху прижались друг к другу. Но папа отозвался — из соседнего зала, австралийского.
— Я здесь, любимая, приходи, чтобы я поцеловал тебя!
Это было одно из немногих известных папе египетских предложений. Мама научила. Но фараон воспринял папины слова уж совершенно ужасно. Он заорал такое, что я вначале ничего не понял, а потом обрадовался, что не понимал. Фараон высоко поднял меч и бросился в австралийский зал. Мы — следом.
— Последняя битва, — дрожащим голосом возвестил Стас. Я не ответил. И так было ясно, что сейчас все решится.
Папа стоял в самом конце зала. В руке у него был боевой бумеранг из железного дерева. За резинкой трико — еще один.
Фараон бежал на папу, как носорог на аборигена. Папа отвел руку и небрежно бросил бумеранг. Тот с жужжанием разрезал воздух и стукнул фараона по лбу. Неменхотеп недоуменно крякнул и сел на корточки.
— Браво! — закричал я.
— А почему бумеранг не вернулся? — поинтересовался Стас.
Папа повернулся к нам и гордо пояснил:
— Бумеранги возвращаются, только если промажешь. А боевые бумеранги не возвращаются вообще.
Фараон неуверенно привстал. Папа не целясь метнул второй бумеранг.
— А почему боевые не возвращаются? — полюбопытствовал Стас.
— Видишь ли, это связано с аэродинамикой… — повернувшись к Стасу, начал папа.
Этот бумеранг был неправильный. Или не боевой. Он вернулся.
Тюкнутый в затылок бумерангом, папа тоже сел на корточки. Он слабо мотал головой, но остальные члены у него не двигались.
Фараон доковылял до папы и высоко занес бронзовый меч.
— Сейчас убью тебя, потом — твоих прислужников, — сообщил он.
Я схватил стоящий в углу зала веник — ну хоть чем-то надо запустить во врага. Но тут из-за спины послышался совершенно ледяной голос:
— Неменхотепшиша![32]
Удивленный фараон обернулся. Мы тоже. За нами стояла мама… С муми-бластером в руках!
— Получай, женишок, — сказала она по-русски, нажимая на спуск. Музей озарился голубым сиянием, запахло озоном и жареным мясом. Фараон, не выпуская меча, рухнул на пол.
— Ма-ма-ма-мама! — взвизгнул Стас. — Так, так, так ты… ты…
— Линка, — голосом мумифицированного фараона произнес я. — Мама. Хайлине. Мама.
Членораздельные звуки давались нам с трудом. В отличие от папы. Он тоже все понял — все-таки чтение фантастики даром не проходит.
— Ты в музей пошла, чтобы за нами следить, чтобы фараона убить, чтобы с женихом расквитаться, чтобы нас с детьми спасти… — Папа глотнул воздух и с незнакомой интонацией продолжил: — Потому что ты была его невестой, потому что в Древнем Египте родилась, потому что тебя наши дети спасли, потому что они тебя в Ташкенте оставили, потому что ты всю жизнь узбечкой притворялась, потому что знала все наперед, потому что специально пацанов древнеегипетскому учила…
— Потому что я вас люблю, — просто сказала мама, пряча в карман бластер. И тут мы с братом не выдержали и бросились ее обнимать. А Стас завопил:
— Я же говорил, что мы найдем тебя! Вот и нашли! Сегодня! Сегодня, мама!
Я подумал, что он не совсем прав и это мама нас нашла. Точнее, даже родила. Но спорить не стал.
А папа сидел над свежемумифицированным фараоном и слабым голосом продолжал:
— …потому что я женился на невесте фараона, потому что наши дети его сварили в кипящем масле, потому что я с Неменхотепом на бумерангах дрался, потому что…
Послесловие,
в котором мы узнаем, что нас назвали в нашу честь, реставрируем сфинкса и размышляем, что же из всего этого получилось
Это Шидла дал маме муми-бластер, прощаясь. Оставил вещь из будущего в прошлом! Не зря он считал себя преступником. И все же благородство победило. Когда мы немножко привели музей в порядок, уложили фараона в саркофаг, а папу подняли с пола и привели домой, то сразу же уселись пить чай и разговаривать. Тут нам мама все и поведала.
Скверные у нас оказались знания истории. Мы со Стасом совсем забыли про ташкентское землетрясение 1966 года. И высадили Хайлине — свою будущую маму — прямо накануне первого подземного толчка. Ох и испугалась же она! Но в итоге землетрясение сыграло ей на руку. После такой трагедии никто не удивлялся маленькой девочке без документов, в странной одежде и ни слова не говорящей по-русски. А нашли ее как раз русские спасатели. Решили, что она узбечка из дальнего кишлака, только накануне приехавшая в Ташкент и оставшаяся без родителей. Маму определили в детский дом, некоторое время поискали родных, но так никого и не нашли. Это и понятно, без машины времени трудно было бы рассчитывать на успех. Настоящие узбеки в детском доме, конечно же, поудивлялись, на каком это языке говорит темноглазая девочка Галина. Но особо докапываться не стали, не до того было. А через полгода мама уже неплохо болтала и по-русски, и по-узбекски. У нее способности к языкам проявились.
Потом мама выросла, поступила в институт археологии: все-таки к своему времени поближе. Бластер всегда надежно прятала, помнила наказ Шидлы: применять лишь в крайнем случае, а лучше — не применять. Потом с папой познакомилась, после института они поженились. Ну, в общем, и мы скоро появились. Но мама тогда еще ничего не подозревала. А нас назвала в память о своих спасителях — то есть о нас же. А потом, когда пару лет назад мы пошли всей семьей фотографироваться, мама глянула на фотографию — и обомлела.
Узнала нас. Что делать, пришлось ничего не говорить, но заставлять учить древнеегипетский. Мама сказала, что с тех пор она нас еще больше полюбила: и как детей, и как спасителей, и как настоящих старых друзей. Все хотела папе рассказать правду, но боялась, что папа не поймет. К тому же и парадоксы какие-нибудь из этого могли получиться.
Когда папа рассказал о «космическом корабле», мама заподозрила, что это и есть машина времени. Перепугалась, достала муми-бластер. Ночью спала плохо, а когда, проснувшись, увидела, что нет ни папы, ни нас, все поняла и пробралась в музей следом. И очень кстати.
