- Чай, - произнес, появившись с подносом, Константин. Я погрел руки о чашку, сделал не сколько глотков, отставил ее в сторону и спросил: 'ну?', что означало, что я готов их слушать.
- Маэстро вышел на трассу во вторник, в среду он не дал знать о себе, и я пошел к нему на ра боту, потом сопровождал домой. Тогда все было нормально. В четверг я на всякий случай подъ ехал с утра к нему, стал сопровождать на работу. В автобусе вышла какая-то заварушка, я стоял в отдалении и, честно говоря, ничего не заметил, но, по-моему, его ударили. Hа груди потом я обнаружил большой синяк. Выйдя из автобуса, Маэстро прошел шагов десять и упал. Шел как-то неестественно, слишком прямо и робко. Встал, прошел еще несколько шагов и снова упал, потом в третий раз. Я не выдержал, подбежал... - Константин развел руками, как бы оправ дываясь, - привез его домой.
- Опыт у него большой? Через сито прошел?
- Hет. В петлю попал в первый раз. Группа у нас еще молодая, никто еще сито не прохо дил.
Я еще раз посмотрел на ребят и подумал, что первое испытание они проходят достойно. Ко нечно же, у каждого на душе кошки скребут, теперь серьезнее задумаются о том, куда идут, но вида стараются не подавать, хотя у всех посеревшие лица и черные круги под глазами.
- Какое нормальное давление?
Я достал фонендоскоп.
- Сто тридцать на восемьдесят пять. Пульс в норме - шестьдесят один. Сегодня пятьдесят два, вчера был такой же. Я измерил давление, оно упало, но все еще было в пределах нормы.
- Снимите одеяло.
Прослушивание тоже не выявило патологии, сердце билось ровно, дыхание было чистое, без хрипов. Проверил реакцию зрачка, реакции не было, взял кровь из пальца.
- Сколько он планировал?
- Одни сутки. Проба лица.
- Какой максимальный коэффициент замедления?
- Один и шесть десятых, а ускорения один и две.
'Трудный случай, - подумал я, - слишком большая пластичность интеллекта'.
- Трассу можно посмотреть?
Девочки переглянулись, но Константин без лишних слов достал из ящика стола папку и пе редал мне.
- Я думаю, вы уже ознакомились? - на всякий случай спросил я. Кто кивнул, кто ответил 'да'. Воздержавшихся не было.
Общество трассеров не то место, где необходимо соблюдать какие-то внешние правила. Поэтому я попрощался и ушел.
Они ждали от меня помощи, и поэтому чем быстрее я прочту его трассу и сделаю анализ крови, тем быстрее смогу дать ответ.
Из всех шестидесяти одного случая, а, надо сказать, что я с не меньшей пунктуальностью, чем они, веду свои дневники, записываю всех своих пациентов-трассеров, это был один из самых благоприятных. Наблюдали его с самого начала, не допустили до физической травмы, а тем бо лее не дали попасть в руки 'профессиональных врачей'. Честно говоря, я на ребят рассчитывал больше, чем они на меня. Это не значит, что они на меня не рассчитывали. Просто я знал свои скромные возможности. Из этих шестидесяти одного только семеро выкарабкались благода ря моей помощи и моему совету. Сорока восьми помогла группа, двое вышли сами, как леген дарный Экс-Со-Кат, остальные четверо...
Запрещаю себе о них думать и всякий раз, столкнувшись с новым случаем, вспоминаю о них. Правда, они дали мне почувствовать настоящую ответственность за чужую жизнь. Все четверо попали в сумасшедший дом, двое уже умерли, а двоих еще 'лечат'.
Дома я сказал жене, чтобы она не дожидалась меня и ложилась спать. Вероника посмот рела на меня грустно-грустно, но ничего не сказала.
Я устроился около стола, стоявшего напротив окна. За стеклом были видны огоньки, ухо дящие до самого горизонта, - наша квартира находится на последнем, четырнадцатом этаже. Я открыл толстую тетрадку с наклеенным на титульном листе прямоугольником, на котором было крупно выведено: 'Рококо'.
Топчан подо мной был жестким, и я несколько секунд поерзал на нем, устраиваясь поудоб нее. Это тоже походило на ритуал и помогало сосредоточится, а это было необходимо. Им, неведомому пока Маэстро, мне, наконец.
Я включил магнитофон. Обычно мне помогала думать эта музыка. Ее к тому же любил мой сын. В этой комнате ничего не изменилось с момента его ухода, ни стол, ни полки с книгами, ни топчан, стоящий посреди комнаты, ни холодильник в углу, даже музыка играла все та же, как будто он был где-то здесь. Он был одним из тех четверых. Он тоже был трассер.
Глава VI
...Сахар наблюдал за тем, как стайка мух летела около лампы, под самым потолком. За осо бый шик у них считалось пролететь перед самым носом сидящего за столом человека, а то и сесть прямо на этот нос. Этот подвиг встречался градом аплодисментов. Если же человек вдруг вскакивал и начинал в ярости гоняться за мухами, размахивая полотенцем, то, со смехом раз летаясь кто куда, они со смехом же встречали гибель своих нерасторопных собратьев по жуж жанию.
Сахар (а надо отметить, что имена даются мухами друг другу за какие-нибудь пристрастия) был ушлым мухом, не слишком прытким в самоубийственных забавах и скорее даже с философ ским складом мыслей. Поэтому он любил больше наблюдать, чем дерзать, и питаться сахаром (пусть даже и редко). 'От сахара, - говаривал он, - даже мушиные мозги проясняются, а без этого долго не прожужжишь'.
Хорошо разбираясь в поведении человеков, осторожный Сахар заслужил тем не менее наилучшую репутацию сорви-головы. Он ползал по лицу человека, когда тот спал или был пьян, а в другое время подзуживал юнцов на те же шутки и смеялся, зажав лапкой хоботок, когда ловкая рука человека ловила отважных глупцов прямо на лету.
Что ж, ему, Сахару, до чрезвычайности импонировала сама мысль вмешаться в жизнь су щества неизмеримо более развитого и гигантского по размерам. Правда, остальная муши ная шушера считала себя ничуть не менее умной и преисполненной разнообразных досто инств по сравнению с человеком, главными из коих почитались умения летать и забиваться в щели, но стоит ли принимать во внимание этих однодневок, чья жизнь так коротка, что только плодовитость позволяет им быть приметными в суете жизни. Единственный друг Сахара, ци ник, мухабник и пройдоха, звавшийся Дерьмо, хоть часто и повторял к месту и без места: 'семь бед - один ответ', все же не избежал общей участи. Да, короток мушиный век, лишь Сахар, то ли благодаря человеческому нектару, то ли особому складу мысли и врожденной осторожно сти, то ли воле случая, прожил столь длинную жизнь, что стал патриархом и святым еще при жизни, и со свойственным ему юмором, вспоминая приятеля, добавлял, что тот 'утонул в собственном имени'.
Раньше, когда он был молод, то любил в тихий безветренный солнечный день вылететь на ружу в большие пространства (двора), полные опасностей и красот. Безмозглые аборигены