Меркурий улыбнулся – впервые с момента пробуждения.
– Нет. Но не содержит и запрещения.
– И на том спасибо.
Минут десять шли молча. Было тихо.
– Вы, терране, – странные.
– Что же в нас такого?
– Я умею стрелять – это понятно. В конце концов, я не только охотник, я имперский офицер. Но у вас много лет мир. У вас нет экх. Но вы не разучились стрелять. И готовы.
– Милый, – сказал Федоров. – Может, у нас оттого и мир, что мы не разучились стрелять… Стой!
Они остановились.
– Блеснуло? Или почудилось?
– Они, – дрогнувшим голосом проговорил Меркурий. – Это их глаза.
– Ага. Ну и прекрасно. Не дрожи, Лучезарность. Ты же пригласил нас на ночную охоту? А дичь мы вправе выбрать сами. Готовься, посол. Короткими очередями. С рассеиванием по фронту. А ты, Меркурий, – как честь подскажет.
В стае было голов тридцать. Они шли бесшумно, радужно переливалась шерсть, глаза светились. Вожак поднял голову. Печальный звук разнесся над спящим проспектом. Безгласные великаны невозмутимо взирали со стен.
– Красивые звери, – сказал Изнов. – Такую бы шубку моей супруге.
– Ничего, – откликнулся Федоров, – мы тут еще наладим торговлю. Со временем. Кодексом они торговать не могут, нет покупателя. Вот и поймут, рано или поздно.
– Как будем стрелять, советник? Стоя? С колена?
– С ходу. От бедра, веером. Патронов хватит. А они ведь трусы. Так, Лучезарность?
– Ах, – сказал Меркурий. – Если бы это были не экхи…
– А ты вспомни, что советовал нам. Представь, что это не экха, а маска. А под ней – кто-то, в кого ты с удовольствием вогнал бы пулю. У тебя есть такие?
– Разве бывает так, чтобы не было? – сказал Меркурий. – Учтите: перед прыжком экха приседает. Она не боится. Она не ждет отпора. И не спешит.
– Это глупо – не ждать отпора, – сказал Федоров. – Это наивно.
– Так вы думаете, услышат? – спросил синерианин.
– Пусть не сразу. Пусть немногие. Но есть слова, чье эхо никогда не затухает, – ответил Изнов. – Ну, время. Иначе…
– Внимание! Слушай команду… Огонь!
И тишина рухнула. Били два автомата, секундой позже к ним присоединился третий. Немного. Но грохотало так, что казалось – рушится сама Империя.
