– Разрешите позвонить от вас, Сергей Симонович? Может быть, от наших из Калерии поступило уже что-нибудь.
– Звоните.
– Спасибо.
Майор набрал номер. Мерцалов подпер подбородок ладонью, размышляя.
– Ага, – сказал майор в трубку. – Прекрасно. Давайте…
Он выдержал паузу – не очень, впрочем, продолжительную.
– Очень хорошо. Спасибо.
Положил трубку.
– Есть новости, товарищ генерал.
Мерцалов поднял на него глаза.
– Сифоров Зиновий Поликарпович действительно в Калерии проживал. Но два с лишним года назад – в сентябре восьмого года – умер.
– Этого следовало ожидать. Своею смертью?
– Как будто бы…
– Как это понимать?
– Скончался в своей постели, не застрелен, не зарезан, не убит ударом и даже не отравлен. С другой стороны – не болел, здоровьем отличался завидным. Успешно вел дела, хотя, предположительно, находился в деловых отношениях с мафиозными группировками.
– Что дала медицина?
– Удушье. Но поскольку никаких доказательств постороннего вмешательства не обнаружено, квалифицировали, как паралич дыхательных путей.
– То есть, убийство не доказано, но и не исключено.
– Так точно.
– Калерия, Калерия… – пробормотал генерал. – И отпечатки… Эта самая клиника там – лучшая в Европе. Пересадки органов. В том числе и конечностей, верно?
– Я не в курсе, товарищ генерал.
– Да и я не очень-то. А жаль. Сейчас было бы очень кстати…
Он смотрел на майора в упор, но как бы его и не видел.
– Если можно пересадить, допустим, руки, и они приживаются… Новые руки, майор. Чистые. В смысле – не проходящие ни по одной картотеке… Да, это обстоятельство мы как-то упустили из виду. Поэтому его в наших архивах может и не быть. А те пальчики, чьи отпечатки есть, давно уже где-то сгнили… Можно допустить такую возможность?
Майор лишь пожал плечами. Мерцалов ответил сам:
– Можно, отчего же нет. Так. У нас такая клиника только налаживается. А в Калерии… Предположим, интересующий нас господин Загорский бывал некогда в Калерии. Не так давно, впрочем. И ему там – по медицинской необходимости, либо по настоятельной просьбе, по знакомству – заменили руки. Интересно: а какие-то следы при этом остаются? Хотя бы малозаметные. Ну, типа шрамов, что ли? Вряд ли ведь можно все сделать уж так точно, чтобы никаких следов не осталось, а?
– Я не специалист, Сергей Симонович. Запросить медиков?
– Тут надо еще подумать, кого именно… Ладно, это я возьму на себя. Но выстраивается интересная цепочка… Сифоров скончался от удушья. Не исключено при этом, что задохнуться ему помогли. Но сделали это настолько квалифицированно, что доказать убийство не удалось. Допустим, речь шла о заказном убийстве. И в знак благодарности – а также с прицелом на будущее – исполнителю устроили возможность сделать такую вот пересадку. После чего он может жить спокойно. На всякий случай, он прибирает к рукам – или ему отдают – документы покойного, с которыми он вряд ли может появляться там, но которые вполне срабатывают здесь, в другой стране. И тут он живет – един в двух лицах – и, быть может, даже время от времени выполняет такого рода заказы. Поскольку личность он весьма достойная, на месте не попадается, то его никто и не подозревает – до того самого мгновения, когда он наталкивается на опытного англичанина, которого, весьма вероятно, тоже по заказу должен был устранить. Звучит?
– Вроде бы логично, Сергей Симонович.
– Хорошо. Теперь подумаем, к кому обратиться по поводу шрамов.
– А что пока с ним?
– Пусть продолжают в том же духе. – Мерцалов помолчал. – С ним можно было бы, конечно, закончить быстро. Но есть у меня предположения, что здесь, в нашей конторе, кто-то ему весьма сочувствует. И грызет любопытство: кто бы это мог быть? Поэтому потомим его еще – заставим искать какой-то выход.
– Слушаюсь.
– Откровенно говоря, – сказал Докинг Милову, сидя рядом с ним на койке в камере, куда россиянина упрятали до лучших времен, – я вам, коллега, не завидую. Мне очень жаль, но боюсь, что вы, пусть и без всякого умысла, впутались в какое-то неприятное дело.
Было это уже после того, как каждый из них – не в первое мгновение, правда – опознал другого, после всех полагающихся в подобных случаях слов и действий. Несколько минут ушло на воспоминания о делах, в которых они участвовали в свое время плечом к плечу. Впрочем, неправильным было бы видеть в этом лишь проявление сентиментальности, свойственной порою людям зрелым при воспоминаниях о былых временах, которые всегда представляются почему-то безмятежными и едва ли не счастливыми; то была прежде всего
