необходимости делиться своим богатством с малоимущими. Причем делалось это искренне, ради спасения души своей.
Важно еще сказать, что христианство вовсе не требует безусловного отречения от богатства, а лишь целесообразного, общеполезного его употребления; оно требует отречься от пристрастия к богатству как от духовного недуга.
Мысль об ответственности богатых перед обществом была осознана в предпринимательской среде еще в Древней Руси. Идеи филантропии разделяли многие ведущие представители торгово-промышленных династий более позднего времени: Морозовы, Щукины, Коноваловы, Рябушинские. Они внесли громадный вклад в развитие национальной промышленности, торговли, культуры.
Есть чему поучиться и у пермских купцов. Братья-миллионеры Федор и Григорий Козьмичи Каменские основали Успенский женский монастырь с выделением ему первоначального капитала для богадельни и пожертвовали дом для женской гимназии. И. И. Любимов проявил инициативу, чтобы открыть в Перми реальное училище и предоставил ему свой каменный дом, где теперь находится авиационный техникум, построил первый в России Березниковский содовый завод. А когда в 1916 году в Перми был открыт первый на Урале университет, пароходчик Мешков предоставил ему здание и выделил учебному заведению огромные средства на исследование природных ресурсов Прикамья, но, к сожалению, революция помешала их использовать.
Предприниматели прошлого времени тратили свои богатства не просто раздавая милостыню, которая развращает и берущего, и дающего, а жертвовали капитал на важные общественные нужды: основание больниц, университетов, храмов, сиротских приютов, домов
66
и о
инвалидов и престарелых людей, на создание картинных галереи, на экипировку армии и экспедиций. Не то что некоторые нынешние богатеи-карьеристы, которые бросают на ветер баснословные деньги, чтобы пройти в Государственную думу, или под видом юбилея своей фирмы, которой исполнилось всего-то 7 лет, устраивают для всего города концерт эстрадных «звезд».
Но вернемся к «Воскресной беседе сельского священника…» и зададимся вопросом, почему Чаадаев выбрал для своего произведения жанр проповеди. Ответ может подсказать следующий эпизод. В свое время Петр Яковлевич, будучи дружен с московским митрополитом Филаретом (Дроздовым), перевел на французский язык одну из его проповедей. Вполне возможно, что тогда у него появилась мысль написать произведение на волнующую его тему в жанре церковной беседы.
По «Толковому словарю…» В. Даля, проповедь — это поучение,
О
речь, духовное слово, наставление священника в храме за литургиеи с целью поведать и разъяснить учение Иисуса Христа. И выбрав этот жанр, кратчайшую из дорог к читателю, философ смог соблюсти все предъявляемые к нему требования. Взяв во главу своего произведения изречение Спасителя, автор убедительно раскрыл его и доказал, как теорему. Герой проповеди, сельский священник, произнес ее стройно, общедоступно, в рассуждении и доказательстве не прибегая к витиеватому красноречию. А ведь за основу беседы был взят труднейший для применения к реальной жизни текст из Евангелия.
Все философское наследие П. Я. Чаадаева исполнено в эпистолярном жанре, в письмах, и только одно произведение написано в манере проповеди. Этим жанром, пожалуй, самым искренним, направленным к сердцу читателя, воспользовался в конце жизни П. Я. Чаадаев. В заключение своих двух писем о философии, истории он точно определил значение своего дела: «Сделаем все, что можем, чтобы подготовить путь нашим потомкам… Оставим им по крайней мере
несколько идеи, которые, и не нами наиденные, все же, переходя от одного поколения к другому, приобретут некоторый традиционный элемент и в силу этого будут обладать большей силой и плодовитостью, чем наши собственные мысли: вот этим мы окажем важную услугу потомству…».
В ноябре 1853 года Чаадаев пишет А. И. Тургеневу: «Я только одно непрестанно говорю, только и делаю, что повторяю, что все стремятся к одной цели и что эта цель есть Царство Божие. Уж не попала ли
67
невзначай молитва Господня под запрет? Правда, я иногда прибавляю, что земные власти никогда не мешали миру идти вперед, ибо ум есть некий флюид, не поддающийся сжатию, как электричество; что нам нет дела до крутни Запада, что сами-то мы — не Запад; что Россия, если только она уразумеет свое призвание, должна принять на себя инициативу проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет страстей, идей и интересов Европы. Что же во всем этом еретического, скажите на милость? И почему бы я не имел права сказать и того, что Россия слишком величественна, чтобы проводить национальную политику; что ее дело в мире есть политика рода человеческого; что император Александр прекрасно понял это и что это составляет лучшую славу его; что провидение создало нас слишком сильными и поручило нам интересы человечества; что все наши мысли жизни, науки, искусства должны отправляться от этого и к этому приходить, что в этом наше будущее, в этом наш прогресс; что мы представляем огромную непосредственность без тесной связи с прошлым мира, без какого-либо безусловного соотношения его к настоящему; что в этом наша действительная логическая данность, что если мы не поймем и не признаем этих наших основ, весь наш последовательный прогресс вовеки будет лишь аномалией, анахронизмом, бессмыслицей. Поэтому нам незачем бежать за другими, нам следует откровенно оценить себя, понять, что мы такое, выйти из лжи и утвердиться в истине. Тогда мы пойдем, и пойдем скорее других, потому что пришли позднее других, потому что мы имели опыт и весь труд веков, предшествовавших нам».
К своему последнему сочинению П. Я. Чаадаев шел, видимо, всю свою жизнь. Испытывая ненависть к крепостному праву, верный собственному чувству, он, чтобы успокоить совесть (а совесть, говорят, это весть души), еще будучи молодым, продал свое довольно значительное имение с крепостными другому владельцу, возможно, в более тяжелые условия для них, чем это было у него. «Следствием продажи имения, — пишет биограф, — была для Чаадаева почти постоянная нужда в деньгах, которым он не знал цены, а привычек комфорта умерить не мог».
Но все-таки от богатства он отказался.
Глава вторая
ДЕТИ СОЛНЦА
Родерик Импи Мурчисон
(1792–1871)
Выдающийся английский геолог. В июне 1841 года был с экспедицией в При- уралье, в Перми и Пермской губернии. Начав изучать Урал с окрестностей Перми, обнаружил здесь, как и по всей территории губернии, мощные обнажения красноцветных глин, мергелей и песчаников. Они стали перед ним загадкой и вызвали огромный интерес, поскольку их по виду и природе нельзя было отнести ни к одному из геологических периодов Земли. Позже Мурчисон пришел к выводу, что эти напластования земной коры самостоятельны и представляют собой совершенно новую геологическую систему, которую следует назвать по имени местности, где были «собраны очевидные доказательства», позволившие сделать это открытие.
Так Р. Мурчисон установил, обосновал и ввел в международный геологический календарь новую систему и назвал ее пермской, точно так же, как открытая им в Англии девонская система была названа в честь графства Девоншир.
Пермский период — это шестой и последний период палеозойской эры в истории Земли. Его отложения богаты полезными ископаемыми: медь, уголь и нефть — по возрасту пермские. Великое Пермское море, медленно отступая и испаряясь, оставило в виде осадков на территории Прикамья огромные скопления каменных и калийных солей, карналлитовых пород, содержащих магний.
69
