потому, что я коммунист 15 лет, который свои коммунистические взгляды омыл страданиями, и ко всему этому меня знает рабочая масса, а был бы я просто слесарь-коммунист того же завода, то где же бы я был? В Чека или больше того, меня бы «бежали» как некогда я «бежал» Михаила Романова…»
Мясникова исключили из партии и сослали в Эривань. Он совершил побег, жил в Париже и продолжал в статьях и брошюрах разоблачать сталинский режим, его расправы «в тиши подвалов ГПУ», выдвигал требование многопартийности.
Перед самой войной он явился к советскому генконсулу и отдал ему объемистую рукопись своих воспоминаний.
— Возьмите, — сказал он, — может быть, не сейчас, позже, когда- нибудь ваши историки заинтересуются и используют мои воспоминания. Да вы прочтите, — увидите: себя я не очень оправдываю.
Но отправить рукопись в Москву, как пишет генконсул, он не смог, а верней всего — побоялся и сжег ее со всей дипломатической почтой в первый день войны.
Но Сталин был злопамятен. После войны он дал задание выманить Мясникова из Франции, и ведь сумели уговорить сомневавшегося Ганьку, что старое забыто! Он прилетел, и тут же в аэропорту был арестован, посажен в Бутырку, а затем расстрелян. Пророчество сбылось: «Его «бежали», как некогда он «бежал» Михаила Романова».
Рассказывая о трагической судьбе Мясникова, мы, конечно же, несколько отклонились в сторону, но только затем, чтобы помочь читателю уяснить, почему среди своры палачей, приговоривших ни в
186
чем не повинного архиепископа к смертной казни, один Мясников до конца выступал против расстрела преосвященного Андроника. Почему? С чего бы это вчерашний убийца великого князя Михаила и его секретаря вдруг подобрел?
В ночь на 13 июня 1918 года он во главе пяти человек явился в гостиницу «Королёвские номера», поднял с постели Михаила Романова и его секретаря Джонсона, предъявил им фальшивые документы о немедленном выезде из Перми, вывез их по тракту за Мотовилиху и примерно в шести верстах от нее произвел акт пролетарской мести — расстрелял, несмотря на то что у великого князя были охранные документы за подписями Бонч-Бруевича и Урицкого.
А вот в ночь с 1 7 на 18 июня, при аресте Андроника, в числе карателей Ганьки нет. Но он не спал. Возможно, даже следил, когда проедет пролетка, и как только она въехала во двор милиции, Мясников позвонил откуда-то по телефону и попросил отложить расстрел до его приезда. И ехал очень долго, до самого рассвета, когда становится уже невозможным среди бела дня на виду у всех увозить Андроника на расстрел. Возможно, он надеялся на бунт верующих? Как бы то ни было, он задержал казнь на целых два дня.
Что с Мясниковым? Нам кажется, что перед нами предстает кающийся разбойник. Не согрешишь — не покаешься. Ганька впервые взял на свою душу тяжкий грех, учинил самосуд, совершил убийство. Возможно, убиенные стояли у него перед глазами.
К аресту Андроника он был непричастен. Почему же он принял участие в суде над ним и выступил в роли его защитника? Нет, он не жалеет подсудимого как человека или как архиепископа. Ганька — атеист. Он лишь утверждает, что расстрел Андроника — неправильный тактический ход и будет не в пользу пролетарского дела. Но зачем архипастырь был ему нужен? Зачем Мясников дважды оставался один на один со святителем? Не затем ли, чтобы выверить зарождавшееся собственное инакомыслие и убедиться в своей правоте? Не здесь ли, в беседах с выдающимся архипастырем Русской православной церкви, он постепенно начал понимать, что ложь становится нормой его жизни? И через каких-нибудь два года он в письмах к Ленину потребует гласности, чтобы вывести на чистую воду всемирную ложь и прекратить в стране беззаконие.
Бывшему каторжнику, совершавшему дерзкие побеги, мужества было не занимать, но и его не могло не покорить бесстрашие епископа. На последнем допросе преосвященный Андроник долго не отве-
187
чал ни на один вопрос, но затем словно бы вспомнил что-то, снял панагию, завернул ее в платок, положил перед собой на стол и произнес примерно следующее:
— Мы враги открытые, примирения между нами не может быть. И если бы я не был архипастырем и была бы необходимость решать вашу участь, то я, приняв грех на себя, приказал бы вас повесить. Больше нам разговаривать не о чем.
В ночь на 20 июня 1918 года преосвященный Андроник взошел на пермскую Голгофу. Главный палач, заместитель начальника Мотови- лихинской милиции Н. Жужгов, в своих воспоминаниях пишет: «Поехали по Сибирскому тракту за 5 верст, свернули в лес на левую сторону, отъехали сажен сто, остановили коней. Я приказал дать Андронику лопату и велел ему копать могилу. Андроник выкопал, сколько полагается (четвертей на шесть) — мы ему помогали. Затем я сказал: «Давай, ложись». Могила оказалась коротка — еще рыл — могила
188
готова. «Теперь дайте мне помолиться». Я разрешил, он помолился на все стороны минут 10, я ему не мешал. Затем он сказал: «Я готов». Я сказал, что расстреливать не будем, а живым закопаю, пока ты не снимешь постановления (о прекращении церковных служб. — В. М.), но он сказал, что это не сделает и не будет того, чтобы он не шел против большевиков. Затем мы его забросали землей, и я произвел несколько выстрелов».
О казни Андроника чекисты молчали, и забастовка пермского духовенства продолжалась. Верующие люди толпами собирались на улицах, требуя освобождения архипастыря, но в конце концов вынуждены были вызвать телеграммой из Соликамска викарного епископа Феофана, что убедительно доказывало: преосвященного Андроника нет в живых.
Епископ Феофан недолго возглавлял пермскую кафедру. Он принял управление епархией в конце июня, а 24 декабря, за день до взятия Перми белыми, был казнен. Есть несколько версий его мученической смерти, но большинство исследователей склоняются к факту, о котором впервые сообщила газета «Освобождение России» № 123 за 11 июня 1919 года, — епископа Феофана большевики, отступая, утопили в Каме.
Православный журнал «Прямой путь» свидетельствует о подробностях смерти: «Епископа Соликамского Феофана (Ильменского) мучители вывели на замерзшую реку Каму, раздели его донага, заплели волосы в косички, связали их между собой, затем, продев в них палку, приподняли святителя в воздух и начали медленно опускать его в прорубь и поднимать, пока он, еще живой, не покрылся коркой льда тощиной в два пальца, и так предал свою душу в руки Божии».
По дневниковым записям известно, что в те дни мороз в Перми был —30 градусов.
Такое зверство учинили над молитвенниками православия изверги рода человеческого, как назвал большевиков Патриарх Тихон, предавая их анафеме. Так бесстрашно взошли на пермскую Голгофу преосвященные Андроник и Феофан, приняв мученический венец за Христа и Церковь, за Россию и ее православный народ. Пройдут годы, и на пермском небосклоне мы узнаем знакомые нам лики, причисленные к сомну всех святых, в России просиявших.
В августе 2000 года Архиерейский Собор, проходивший в Москве, принял решение о прославлении для общецерковного почитания в лике святых новомучеников и исповедников, принявших смерть на
189
пермской земле. Теперь наш край имеет кроме четырех древних епископов — Стефана, Герасима, Питирима и Ионы — еще девяносто двух святых новомучеников, пострадавших за веру. Среди них — архиепископ Андроник, епископ Феофан, архимандрит Варлаам. И православный люд Прикамья может обращаться к ним с молитвой: «Новомуче- ники пермские, молите Бога о нас!»
Подвижники веры и благочестия — это наши небесные покровители. Мы, выросшие в период воинствующего атеизма, страшно далеки от понимания того, что такое святые. А в книге «Старец Силу- ян» о них сказано: «Ради неведомых миру святых изменяется течение исторических и даже космических событий, и потому каждый святой есть явление космического характера, значение которого выходит за пределы
