литературы. И воды этого отдельного, текущего за рубежами России потока, пожалуй, больше будут содействовать обогащению общего русла, чем воды внутрироссийские.
Случилось именно так, как предсказал Глеб Струве в своей книге «Русская литература в изгнании». А время все расставило по местам, и рухнули ложные авторитеты, и засияли истинные звезды. Но мы все еще не прочитали до конца книги больших русских писателей трагического XX столетия, даже не все издали. Конечно, сегодня уже напечатаны в России крупные произведения М. А. Осоргина: «Сивцев Вражек», «Времена», «Свидетель истории», опубликована в Перми его мемуарная проза. Но ведь можно же издать на родине писателя, в его любимой Пермской губернии, и рассказы из сборника «Там, где был счастлив», и повесть «Вольный каменщик», и «Происшествия зеленого мира» — книгу о природе, и его газетные публикации, и «Повесть о сестре…»
Кстати, на эту повесть в 1931 году написал рецензию А. И. Куприн. В эмиграции Куприн писал о многих событиях литературной жизни, но с особой теплотой — об авторе «Лета Господня» И. С. Шмелеве и о прозе М. А. Осоргина. Отклик Куприна на «Повесть о сестре» был опубликован в парижской «Новой газете». К 130 -летию Куприна эту малоизвестную публикацию поместила на своих страницах «Независимая газета». Приведем здесь выдержки из этой рецензии.
«Не только необходимо, но и радостно писать об Осоргине, следя за тем, как в зрелые годы, знаменующие поворот к спокойной мудрости, растет, крепнет и расширяется его бодрый и добрый талант. Сама судьба, знающая всю мощную силу первичных жизненных восприятий, милостиво позаботилась о Михаиле Андреевиче, окружив его детство, отрочество и юность благодатными условиями и богатыми впечатлениями, которые впоследствии обратятся для писателя в обширный словарь и в неиссякаемый материал.
В ранние полусознательные годы — свободная, привольная жизнь в дружной, ласковой, заботливой семье; глубокая дальняя провинция, Прикамский край, отроги Уральский гор. <…> Полноводная Кама, одна из прекраснейших русских рек. <…> Великолепные хвойные леса, горы, обширные поля, тенистые островки. Великое множество зверья, птиц, цветов, ягод, грибов. <…> Чистый воздух, прозрачное небо… Нет! Горе тем русским писателям нового поколения, детство которых протекает в тесных городских каморках с единственным видом из окна на соседний брандмауэр. <…>
Сегодня я вторично прочитал «Повесть о сестре». Прочитал с вниманием, гораздо более глубоким, чем в первый раз, и твердо знаю,
254
что пройдет некоторое время, и я снова разверну эту книжку в синем переплете, и опять унесусь воображением в чужую мне семью, к незнакомым мне людям. Не это ли притягательное свойство книги больше и яснее всяких критических мудрствований свидетельствует о ее прочной добротности? <… >
Честь, хвала и благодарность М. А. Осоргину за его любовную и тщательную работу. «Повесть о сестре» оказалась превосходной книгой: чистой, понятной, написанной свободным пером, и потому незабываемой…»
Не будем же забывать и мы богатое наследие своего талантливого земляка. Стоит, наверное, издать в Перми собрание его сочинений. В предисловии к «Мемуарной прозе» Осоргина составитель книги О. Ласунский писал: «Лучшие и самые целомудренные страницы его творчества посвящены неповторимому уральскому отечеству, триединому царству вод, лесов и гор». А сам Михаил Андреевич, вспоминая город Пермь, признавался: «Я радуюсь и горжусь, что родился в глубокой провинции, в деревянном доме, окруженном несчитанными десятинами, <…> и что голубая кровь отцов окислилась во мне независимыми просторами, очистилась речной и родниковой водой, окрасилась заново в дыхании хвойных лесов и позволила мне во всех скита- ньях остаться простым, срединным, провинциальным русским человеком…»
Александр Степанович Гриневский (Грин)
(1880–1932)
Русский писатель-романтик и непревзойденный фантазер-мечтатель с верой в чудесное, создавший свою собственную страну «Гринландию». Несмотря на фантастические и сказочные сюжеты, в его произведениях земная жизнь отражается более правдиво, чем у некоторых писателей-реалистов. Достаточно вспомнить хотя бы только обжигающий душу разговор капитана Грэя с его помощником Пантеном из феерии «Алые паруса» о прекрасно-несбыточном, «что, по существу, так же сбыточно и возможно, как загородная прогулка». Надо только быть на «счастливой высоте духовного зрения». Благодаря любви к Ассоль капитан Грэй понял одну нехитрую истину: «Она в том, чтобы делать так называемые чудеса своими руками. Когда для человека главное — получать дражайший пятак, легко дать этот пятак, но когда душа таит зерно пламенного растения — чуда, сделай ему это чудо, если ты в состоянии. Новая душа будет у него и новая у тебя».
Так писатель вселял несбыточное в обыденную жизнь и тем самым высвечивал ее великолепие и то, как люди могут ее уродовать. Читая Грина, невольно приходишь к мысли, что рай есть на земле, только мы не умеем жить.
256
РОЖДЕНИЕ БЛИСТАЮЩЕГО МИРА
Александр Грин
Жизнь Александра Грина была полна невзгод, мытарств и приключений. В 1900 году Грин работал в Перми в железнодорожном депо, а затем на золотых приисках графа Шувалова в окрестностях поселка Пашия Горнозаводского района Пермской губернии. Кажется, именно там, на прииске, Грин родился как писатель. В «Автобиографической повести» он писал об этом времени так:
«…Я отправился на вокзал, где договорился с кондуктором товаро-пассажирского поезда. Я дал ему сорок копеек; он посадил меня в пустой вагон и запер его. У меня были хлеб, колбаса, полбутылки водки. Пока тянулся день, я расхаживал по вагону, мечтал, и курил, и не зяб, но вечерам ударил крепчайший мороз, градусов 20. Всю ночь я провел в борьбе с одолевающим меня сном и морозным окоченением; если бы я уснул, в Перми был бы обнаружен только мой труп. Эту долгую ночь мучений, страха и холода в темном вагоне мне не забыть никогда.
Наконец, часов в 7 утра поезд прикатил в Пермь. Выпуская меня, кондуктор нагло заметил: «А я думал, что ты уж помер», — но, радуясь спасению, я только плюнул в ответ на его слова и, с трудом разминая закоченеви^е ноги, побежал на рынок в чайную. <…>
Как у меня не было денег, то я обменял свою баранью шапку на старую из поддельной мерлушки, получив 20 копеек придачи, и напился чаю с баранками, а затем, около 9 часов, пошел с письмом отца к Ржевскому, магазин которого находился на главной улице города.
Прочтя письмо отца, Ржевский, замкнутый, спокойный поляк лет сорока, пошептался с женой, и она передала меня какому-то старичку, может быть, ее отцу или отцу Ржевского. <…>
Наконец, я был в столовой… Я выпил стакан чая с молоком в серебряном подстаканнике, съел колбасы, сыру, и, когда, куда-то уйдя,
257
человеку проникнуть в глубину души своей и вынести оттуда убеждение, что в нем существует нечто заветно-светлое.
