— Я привел сынишку, господин Стере! — обратился отец к мастеру, который сидел в застекленной будке. — Вот он!
И отец подтолкнул меня вперед.
Мастер пристально посмотрел на меня сквозь стекло, потом несколько раз смерил внимательным взглядом и, недовольно поморщившись, крикнул, стараясь перекричать шум в цехе:
— Маловат он, Мариникэ… Что ты с ним у котла будешь делать?
— По годам он подходит, господин Стере, — соврал отец, — пятнадцать минуло! Правда, худенький он, но ничего, силенка в нем есть. А в свое время подрастет!
Мастер с сомнением покачал головой, но ничего не ответил. Отец взял меня за руку и поспешно потащил в глубь цеха. В этот день я только смотрел, как работает отец. Через какой-нибудь час его уже нельзя было узнать: все лицо, кроме губ и белков глаз, покрылось сажей и копотью. По лбу, щекам и костлявой, едва прикрытой рваной засаленной спецовкой груди катились струйки пота. А когда к обеду он, усталый и грязный, вышел из котла, в котором несколько часов подряд стучал кувалдой, мне стало мучительно жаль его. Только теперь я понял, с каким трудом зарабатывается каждый кусок кислого, крошащегося, как земля, хлеба, испеченного из ячменя и отрубей. Я понял, что должен тоже что-то приносить в дом или хотя бы оправдывать свой пай хлеба. И я остался работать с отцом в мастерских.
В обед пришла мать с узелком, в котором была большая кастрюля с фасолевой похлебкой, кусок мамалыги и несколько головок лука. Усевшись во дворе, в тени заводской стены, мы с аппетитом принялись за еду. Хотя моя работа в мастерских была отцу не по душе, он все же радовался, что меня приняли в ученики. Мать также была довольна и, как всегда, в своих мыслях о будущем уносилась далеко вперед.
— Теперь, когда и ты будешь что-то зарабатывать, — говорила она, — нам будет легче… Может быть, я даже смогу бросить работу и сидеть дома, буду готовить вам еду и приносить сюда…
Мне стало невмоготу слушать эти несбыточные мечтания мамы, и я расплакался. Мама тревожно взглянула на меня.
— А знаешь ли ты, когда я получу первую получку? — воскликнул я всхлипывая. — Сначала мне придется поработать учеником, потом подмастерьем, и только потом я стану настоящим рабочим. Вот и подсчитай, сколько лет уйдет на это.
Однако мои слова не смутили маму. Она лишь ласково погладила меня по щеке и опять заговорила о жизни, которая ожидала нас в будущем. И я еще раз убедился в том, что в житейских делах она настоящий ребенок. И может, только эта надежда на будущую счастливую жизнь, в которую она искренне верила, давала ей силы ежедневно по двенадцать часов гнуть спину над корытом с бельем.
— К тому времени наша жизнь и в самом деле, может быть, изменится, — задумчиво проговорил отец.
«Как она может измениться? — подумал я. — Разве только случится какое-нибудь чудо».
— Да, изменится! — уже решительно повторил отец, словно отвечая на мои мысли. — Так дальше продолжаться не может!
С этого дня я стал ежедневно ходить с отцом в Железнодорожные мастерские. Однако это продолжалось недолго. Через неделю, примерно в середине июля, отец внезапно исчез… И вот как это случилось. Однажды утром бригада, в которой работал отец, приняла только что привезенный для ремонта паровозный котел. Отец залез внутрь порыжевшего от ржавчины котла, чтобы осмотреть повреждения, а я подавал ему инструменты. Вдруг в дверях, ведущих в слесарную, появился молодой рабочий с встревоженным лицом. Он быстро огляделся вокруг, потом подлетел ко мне и спросил, где мой отец. Я показал ему на котел. Рабочий просунул голову внутрь котла и что-то шепнул отцу на ухо. Тот быстро вылез, отдал мне инструмент и отвел меня в сторону:
— Георге, я, видишь ли, сегодня вечером не приду домой… а может быть, и завтра тоже.
Он уже собирался уйти, когда в дверях котельной показались трое хорошо одетых мужчин. Тогда отец незаметно проскользнул между котлами и выскочил через двери в слесарную. Не знаю, как ему удалось скрыться. Может быть, его где-нибудь спрятали рабочие. Но вскоре в дверях слесарной, куда только что выбежал отец, показался еще один господин. Он внимательно посмотрел по сторонам и кому-то кивнул. Я понял, что он обращался к тем троим. Один из них тоже еле заметно наклонил голову. На нем был белый костюм, надвинутая на глаза соломенная шляпа с широкими полями и темные очки, вроде тех, которые носят от солнца. В правой руке он держал сверкающую, покрытую черным лаком тросточку. Некоторое время он неподвижно стоял в дверях, скучающим взглядом осматривая цех, словно его здесь ничто не интересовало. А может быть, его немного напугал стоявший вокруг грохот и клубы смрадного дыма… Потом он сделал знак тросточкой одному из господ, чтобы тот остался в дверях, а сам в сопровождении третьего господина стал медленно, ступенька за ступенькой, спускаться по небольшой металлической лестнице, ведущей в цех.
— Шпики! — пробурчал какой-то рабочий, стоявший около меня. Котельщики, с нескрываемым презрением посмотрев на прибывших господ, снова принялись за работу. А я стоял, не спуская глаз с полицейских, продолжая держать в руках отцовским инструмент. От страха у меня перехватило дыхание. «Что им нужно от отца? — недоумевал я. — Если бы он что-нибудь украл, мы бы жили не так. В чем же он виноват?» Я пришел в себя, лишь когда один из рабочих молча потянул меня за рукав к своему котлу. Шпики спокойно, с безразличным видом, словно не замечая нас, прошли мимо. Потом они тем же размеренным шагом обошли весь цех и снова вернулись к нам. Господин в белом костюме закурил сигарету, задумчиво пуская колечки дыма, которые легким облачком окутывали его лицо. Мы не видели его спрятанных за темными очками глаз, но чувствовали на себе их злобный подстерегающий взгляд. Господин стоял не двигаясь, пока не докурил сигарету. Отбросив окурок в сторону, он вытащил из кармана карточку табельного учета, повертел ее в руках и, укоризненно покачав головой, протянул следовавшему за ним господину. Тот тоже с обескураженным видом взглянул на карточку. Теперь мне было ясно, что они действительно ищут моего отца. Не задерживаясь, шпики направились в слесарную, куда окрылен отец.
— Пропадите вы пропадом вместе со всем вашим дьявольским племенем! — процедил кто-то сквозь зубы.
Домой я возвратился поздно вечером. Мать сидела за столом, подперев голову руками, и плакала. Густые пряди волос закрывали ее лицо и падали на руки. Рядом с ней на столе стояла керосиновая лампа и коптила так, что комнатушка вся была наполнена дымом. На полу в беспорядке валялось все наше нехитрое имущество. В углу, за дверью, доски пола были выломаны и земля под ними вскопана. Пол был засыпан выпавшей из разрезанного матраца соломой, а в воздухе вместе с копотью летал пух из разорванных подушек. Значит, шпики побывали и здесь.
Я подошел к столу. Услышав мои шаги, мама вздрогнула, быстро, словно стыдясь чего-то, вытерла слезы и подвязала волосы поднятым с пола платком. Потом она поправила фитиль лампы и только тогда посмотрела на меня. Глаза у нее были затуманенные, грустные. Обычно светившаяся в них мечтательность потухла. Теперь страх и отчаяние охватили все ее существо. Мама долго, не мигая, смотрела в черную пустоту открытой двери…
— Отец сказал, что сегодня и завтра он не придет, — тихо проговорил я.
Потом я рассказал как шпики искали его в мастерских. Мама слушала молча, не двигаясь, все так же устремив отсутствующий взгляд в черную, как деготь, пустоту ночи. Я тоже замолчал. В комнате слышалось лишь монотонное потрескивание фитиля лампы.
Через некоторое время мама поднялась. По уверенности ее движений я понял, что она приняла какое-то решение. Она открыла окно, вытащила наружу все наши вещи, Положила их на составленные вместе два стула и принялась зашивать матрац и подушки. Тем временем я выровнял землю в углу под дверью и, взяв молоток, прибил оторванные доски пола. Через какой-нибудь час наше жилище уже опять выглядело таким же чистым и приветливым, каким я всегда привык его видеть.
Мы с мамой легли спать поздно, уже после полуночи, но сон не приходил. Мама неподвижно лежала в постели, заложив руки под голову и устремив взгляд в потолок. Изредка у нее вырывался тяжелый, похожий на стон вздох. Я долго не решался нарушить ее молчание. Наконец, приподнявшись на локте, я спросил:
— Мама, а что им надо от папы?
Мама ничего не ответила и даже не шевельнулась, точно не расслышала моего вопроса.
— Мне сказал один старый механик, — добавил я тихо, — будто наш отец коммунист.
