различные прыжки. Последний час был посвящен силовым упражнениям. В комнате рядом с главным залом лежали в образцовом порядке одиннадцать штанг, с номерами 1—11. Вес каждой штанги – пятьдесят килограммов; все они входили в инвентарь операции «Отче Наш». Одиннадцать по числу членов экипажа. Напряженный комплекс включал разнообразные движения. Жим лежа, сидя и так далее. Мы обливались потом, стискивали зубы, громко сопели и отдувались, но выполнили всю программу. Билл не давал себе поблажки.
– Первый тренировочный день тяжеловато дается, – заметил Билл, точно оправдываясь. – Это с непривычки, потом втянетесь.
Наконец пробил час освежающего душа. Мы еле ворочали языком. Маленькими группами, на подкашивающихся ногах добрели до гостиницы.
– В половине пятого сбор в гостиничном зале на теоретические занятия, – сообщил Билл Маккэй, когда мы вошли в вестибюль.
Вряд ли ошибусь, предположив, что все поспешили растянуться на кровати, чтобы использовать куцую передышку.
Спустившись в зал, я постарался выбрать стул поудобнее.
По лицам моих товарищей было видно, что первый тренировочный день всем дался нелегко.
– Сегодня будем говорить только о повороте оверштаг, – начал Билл. – Подробно разберем обязанности каждого члена экипажа, с теоретическим обоснованием всех приемов. Чтобы затем на практике все шло как по маслу. Вы должны и во сне уметь выполнять свои маневры.
Билл отечески улыбнулся и обвел аудиторию взглядом. Может быть, проверял, не уснул ли кто-нибудь. На столе перед нами лежали ручки и бумага. Каждому надлежало записать последовательность своих действий при повороте оверштаг.
После полутора часов зубрежки окончился первый день наших занятий. Одиннадцать часов напряженного труда.
– Благодарю вас, мальчики, – заключил Билл.
– Тебе спасибо, папенька, – отозвался Ян Танн-берг.
Приветливо улыбаясь, Билл первым покинул зал. Номер один.
7
Следующий день тренировок был почти копией предыдущего. Такая же погода, разве что ветер не такой ровный. Три часа мы резво ходили курсом бейдевинд, отрабатывая оверштаг. Один поворот за другим. Билл гонял нас в том же немилосердном темпе, что и накануне. Маневр выполнялся все более гладко, и братья Таннберг уже не ругались по-фински, крутя лебедки. Вечно хмурое лицо Ханса Фоха стало менее хмурым. Мы делали успехи.
Лично я то и дело вспоминал травмированного датчанина. Его на время оставили в больнице, и я мучился угрызениями совести. Когда мы днем вернулись на берег, я воспользовался телефоном Андерса и позвонил Монике.
– Привет, любимая, это Морган.
– Слышу. Рада слышать твой голос.
– Обоюдно.
Мне в самом деле нравился ее низкий голос и легкая картавинка. А еще меня радовало, что Моника уже смирилась с тем, что я обитаю не дома.
– Как вам там живется? – спросила она.
– На отдых непохоже. Но это было известно наперед.
– Парни симпатичные?
– Мы еще толком не узнали друг друга. Не успели.
– А что делаете по вечерам?
– Каждый вечер танцы, ухаживаем за дамами. Пауза. Моника явно поверила. Я улыбнулся про себя.
– Шутка… Мы с Георгом колдовали над парусами, а другие члены экипажей приехали только позавчера. Грешить было некогда. Даже будь такое желание, не до того.
– Смотри у меня.
– Можешь оказать мне важную услугу?
– Смотря какую.
Я рассказал ей, что один из парней угодил в больницу в Кунгэльве и я чувствую себя виноватым перед ним. Был бы жутко благодарен, если бы она навестила его там и передала от меня ящичек сигар.
– А сам не можешь? – спросила Моника.
– Не могу… Я должен бегать кроссы и выполнять гимнастические упражнения.
– Это полезно для твоего здоровья… Конечно, сделаю, Морган. Я свободна вечером, охотно съезжу. Как его звать?
– Это яхтсмен из Копенгагена, Палле Хансен. Ты видела его в прошлом году во время Марстрандской регаты.
– Положись на меня. Я подбодрю его.
– Только в меру, не перестарайся.
