Когда за Сайто захлопнулась дверца машины, Сугимори, глядя вслед отъехавшему автомобилю, спросил:
— Ну как он?
— Все тот же, — ответил вице-министр. — Открыто, правда, говорить боится, но думает, как и раньше.
— Это к лучшему.
— Не понимаю. — Сакаи повернулся к полковнику. — Я не понимаю, Сугимори-сан, чем объяснить решение генерального штаба назначить в Москву человека со столь опасной для нас точкой зрения.
— Его точка зрения для нас не опасна, — улыбнулся Сугимори.
— Вы хотите сказать, что он не поедет?
— Напротив. Он обязательно уедет. Но не вернется...
Сакаи был назначен на пост вице-министра под давлением военных — он был их человеком и выполнял их волю, знал, на что шел, но сейчас растерялся от такой откровенности полковника. А Сугимори как будто размышлял вслух:
— Этот миролюбивый старец даже не представляет себе, что именно он может стать причиной войны...
3
Паша Фокин решил уехать из Москвы. И не просто в другой город страны, а уехать совсем, навсегда — за границу. Он это не очень-то скрывал; по крайней мере, в коммунальной квартире, где занимал одну комнату, о Пашином решении знали все жильцы.
Паша появился в квартире старого арбатского дома не так давно. Его привел домоуправ, распечатал комнату умершей одинокой старушки Дарьи Ивановны и сказал, что отныне товарищ Фокин в квартире 37 дома номер 9 по Сивцеву Вражку считается законным жильцом. Кое-кто из соседей, претендовавших на эту жилплощадь, погоревал немного, но потом все уладилось. Паша уходил рано утром, чем он занимался, никто не знал. Известно было только, что по образованию он инженер и работает то ли в бюро, то ли в конторе.
Когда Паша объявил, что уезжает, ему никто не поверил. Слишком уж не вязался его небольшой рост, толстый животик, лысина — вообще, вся его жизнь со стирками на кухне, завтраками у себя в комнате на покрытом газетой столе — с тем, что жильцы квартиры представляли себе под названием «заграница». Но потом недоверие сменилось отчуждением, враждебностью, и скоро Пашу, кроме как «эмигрантом проклятым», в квартире никакие называли.
Сосед его, железнодорожник Полозов, поспешил сообщить о Пашином решении домоуправу, тот обещал разобраться, но все не приходил, а когда Полозов вновь поинтересовался в домоуправлении, как Пашу будут наказывать, домоуправ сказал, что никаких санкций применить не может — не имеет на то полномочий.
Поначалу Паша объяснял, пытался пристыдить соседей, потом начал ругаться, по перестал, потому что в таких случаях враждебность по отношению к нему начинала приобретать угрожающий характер. Тогда Паша стал просто меньше бывать дома, тем более что давно уже пришла весна и в середине апреля приятней находиться на улице, нежели сидеть в своей неуютной комнате.
Однажды Паша Фокин вместе со своим знакомым Ипполитом Николаевичем сидел на террасе небольшого кафе. Сквозь жалкий прошлогодний плющ, обвивающий недавно выкрашенную изгородь, просматривалась солнечная московская улица. Разгоряченный несколькими кружками пива, Паша перегнулся через стол и с жаром говорил, дыша прямо в лицо Ипполиту Николаевичу:
— И вообще, я больше не могу, клянусь вам, чем хотите клянусь, я погибаю! Мне конец. Перед вами нормальный живой труп. Меня нет. Понимаете, как личности, как Паши Фокина меня нет! Я ничего не помню, все забыл. Вот, например, какой там был магазин? — Паша указал на дом напротив.
— Где? — испуганно обернулся Ипполит Николаевич. — Здесь? В этом доме была шляпная мастерская Валуцкой.
— Вот видите! — с торжеством сказал Паша. — А я не помню! Я деградирую! Я уже четыре месяца без работы. Я инженер, специалист, таких, как я, — он доверительно понизил голос, — надо на руках носить, пыль сдувать, а я только что на паперти не стоял...
— Ну, насчет паперти, допустим, уж слишком. — Ипполит Николаевич оглядел элегантный костюм Паши. — А насчет работы — кто же мешает? Поступите на службу.
— Это на какую же?
— Ну-у... — Ипполит Николаевич водил пальцем по краю пивной кружки. — Есть разные возможности... Смотря кому служить... Вообще-то, я от таких дел далек, но, если вспомнить, у меня были знакомые из этих... тоже из бывших. Я сам в этом ничего не понимаю, но они говорят, что сложа руки не сидят. — Он взглянул на Пашу и снова опустил глаза.
Паша, медленно соображая, в упор смотрел на Ипполита Николаевича, брови его поползли вверх.
— Что-о?! Чтоб Паша Фокин лез в политику! Да за кого вы меня?.. — Паша начал было угрожающе приподниматься, но Ипполит Николаевич бойко перебил его:
— Сядьте и не кричите. Я сам никакой политикой не занимаюсь и другим не советую. А вам я предлагал помочь устроиться в советское учреждение по специальности.
Паша саркастически захохотал, откинувшись на спинку стула, потом вновь перегнулся через стол.
— Принципиально не пойду, — сверкая глазами, тихо сказал он. — Я и ушел из принципа. Ко мне начальника «спустили», как они теперь говорят, из рабфака, из раб-фа-ка! — Тут Паша вдруг замер, сделал паузу и громко, не торопясь, заговорил снова: — А канареек, уважаемый Иван Иванович, нужно фосфором кормить и кальцием!
— Что с вами? — изумился Ипполит Николаевич и недоуменно уставился на Пашу.
Фокин глазами показал в сторону, туда, где молоденькая официантка смахивала на поднос остатки с пустых столиков.
— Подслушивают, здесь все подслушивают! — страстно зашептал Паша, потом громко сказал: — Барышня, принесите нам с товарищем еще по кружке!
— Ой! А пива вся кончилась, я вам последнюю налила, — простодушно огорчилась девушка.
— А-а-а, она кончилась! — протянул Паша, с иронией посмотрев на Ипполита Николаевича. — Видали? Пивы и той нету! Пи-вы! — И опять пригнулся к Ипполиту Николаевичу: — Нет, я понял, только бежать, бежать отсюда! Нет-нет, без политики, упаси боже, никакой политики! Я не с ними, я не против них, я уеду — и все! И вам, между прочим, советую.
— Это куда же вы советуете?
— А хоть в Харбин. Мне Зверев — может, слыхали — писал оттуда. Он получает... — Паша наклонился к самому уху Ипполита Николаевича и зашептал: — Шестьсот долларов! В неделю!
— Ну, это вы, допустим, загнули, — усомнился Ипполит Николаевич.
— Ну пусть не шестьсот, но он все имеет, все! Там русских полно, Вертинский! Что вы! И никакой политики! Никакой борьбы! Инженер — и все! Как бог буду жить!
Ипполит Николаевич, давно уже с тоской оглядывающийся по сторонам, выждал для приличия паузу, потом забрал с соседнего стула шляпу и портфель:
— Ну, мне пора!
Паша оставил на столе деньги, и они направились на улицу. При выходе с террасы обоим пришлось задержаться, пропуская грузовик с поющими молодыми людьми и девушками в красных косынках. Грузовик выскочил из-за поворота и, разбрызгивая лужи, оставшиеся после недавно прошедшего дождя, скрылся за углом соседнего дома.
— Ну вот, — сказал Паша, показывая на забрызганные водой ботинки, — нет, кто куда, а я в Харбин! Хватит с меня! — И вдруг кинулся бежать.
— Вы куда? — растерянно спросил и без того перепуганный Ипполит Николаевич, но Паша уже уцепился за поручни переполненного трамвая.
