приехать, так я до полночи готовила да убиралась. Нет, ничего не слыхала.
– Может, в окно видела?
– Да какое окно, ты что? Где мое окно, и где почтальонов дом! Я ж его и захочу, не разгляжу, с моими- то глазами. Он весь деревьями вокруг оброс!
Народ постепенно начал расходиться. Некоторые попытались выведать у Капицы, что случилось, но участковый отмалчивался, а если отвечал, так говорил то, что все сами знали: нашли тело Рыбкиной на яблоне в саду у новых хозяев почтальонова дома. А больше ничего не известно. Последними покрутились около дома ребятишки, но и те в конце концов разбежались. Тетя Шура поднялась.
– Пойду я, Степан Иванович, зайду к Чернявским. Можно?
– Да почему нельзя, можно, конечно. Слушай, Шур, а что там за отроки около забора?
Тетя Шура вгляделась в две фигуры, стоявшие возле калитки.
– Вроде бы орловские, – неуверенно сказала она.
– Рысаки, что ли? – хмыкнул Капица.
– Сам ты рысак. Ну точно, орловские, как их… Данила и… Сонька, что ли? Нет, Лизка! Точно, Данила и Лизка. Ну, бывшего Григорьева дома хозяева. Не сами, понятно, а дети их.
– Это у которых бабку сюда ее сын поселил? – вспомнил участковый.
– Вот-вот. А сам детей на все лето присылает. И на выходные тоже. А тебе какой интерес?
Капица наморщил лоб, вспоминая. Что-то там такое ему рассказывали про старшую Орлову… Значит, она и зимой в Калинове будет жить… Что ж ему говорили-то про нее, а? Внук старший у нее красивый парень, в девчонка так себе, хилая. И косички на голове дурные, штук сто, а то и больше.
Разглядывая младших Орловых, Капица решил уточнить, что же было не так с их бабушкой.
– Ладно, побреду, – махнула рукой Шура. – Может, Тоне что нужно…
Участковый тоже встал, выкинул сигарету и направился к белому каменному дому, стоявшему следом за заброшенным. Стоило опросить всех соседей, а эти были ближними с левой стороны.
Но дома никого не оказалось. В ответ на его стук раздался звонкий собачий лай, и Капица тут же вспомнил хозяйку, которую видел как-то садившейся в машину с тремя зверюшками, которых язык не поворачивался и собаками-то назвать. «Ладно, вечерком подойду», – решил он и направился к дому на другой стороне улицы.
Через двадцать минут он вышел оттуда со странным ощущением. Орлова-старшая спокойно отвечала на его вопросы, но у Степана Ивановича осталось ощущение, что женщина многого недоговаривает. А своим ощущениям Капица привык доверять. Да и вообще странная какая-то оказалась эта Ольга Сергеевна. Говорит правильно, даже слишком, держится отчужденно, вопросов не задает… Другая бы на ее месте все жилы из него вытянула – конечно, шутка ли, труп по соседству! А она – ни словечка. Может, конечно, внуков отправила на разведку, кто ее знает.
Да и про сына отвечает неохотно. Хотя вроде бы ей есть чем гордиться: дом для нее купил, сделал все как полагается. Странно все, очень странно…
Витька был доволен собой. Вчера на костре все получилось, как он хотел. Все-таки дар убеждения – великая вещь, правильно отец говорит! Теперь его смущало только одно: Женька, которая неожиданно воспротивилась его плану, вдруг предложила обратиться к Андрюхе, чтобы рассудить их. Когда она так сказала, Витька даже опешил.
– А давай у Андрюхи спросим, как он считает! – все еще звучал в его ушах вызывающий Женькин голос. – Андрюха спокойный, всегда по делу выступает. Вот послезавтра на Ветлинку пойдем, там и обсудим вместе. Да и Юльки нет.
Ну, насчет Юльки Витька не волновался, а вот предложение посоветоваться с Андрюхой прозвучало для него как гром среди ясного неба. Да, понял Витька, никуда не денешься – раз Женька вспомнила про этого выскочку, то теперь не получится просто отшутиться или предложить Андрюху ни во что не посвящать. Да ведь она не просто хочет ему все рассказать, а посоветоваться! Вот что взбесило Витьку больше всего. Посоветоваться! Черт, да кто он такой, чтобы с ним советоваться?!
Кровь бросилась Витьке в лицо после Женькиных слов, но он сдержался. Оглядев ребят, сидевших вокруг костра, рассудительно заметил:
– Андрюхе, естественно, все послезавтра расскажем, обсудим с ним, как лучше все провернуть. Я так думаю, он подскажет что-нибудь дельное – Андрюха у нас парень головастый.
Но, откровенно говоря, теперь Витька был в тупике. Он представления не имел, что говорить, если Андрюха будет против его идеи, а в том, что тот будет против, Витька почти не сомневался. Слишком маменькин сыночек! Слишком благоразумен! Из него хороший Молчалин получился бы… Себя самого Витька, разумеется, представлял Чацким.
Сидя сейчас за поленницей бабки Степаниды, он уже битый час обдумывал завтрашний разговор и до сих пор ничего не придумал. Это его раздражало. Ему нужно было осуществить свою идею, потому что она раз и навсегда показала бы, кто здесь главный.
– Степанида, ты моих прохвостов не видела? – раздался внезапно от крыльца голос тети Шуры, и Витька отвлекся от своих мыслей.
– Нет, Шур, откуда? – удивилась совсем близко Степанида.
«Елки, как она близко подошла, а я и не услышал! Черт, не засекли бы».
– Да не знаю, – опять сказала тетя Шура, – подумала, может, снова у тебя безобразничают. Куда они в такой дождь делись, понять не могу. Промокнут ведь, засранцы, в одних майках ушли! Надо бы к Маше заглянуть – может, с Андреем ее сидят?
– Загляни, загляни, – согласилась Степанида. – Маша всю их компанию вечно привечает, то пирогами кормит, то конфетами балует. На сынка своего, я смотрю, не надышится.
Наступило молчание. Витька прислушался, но шагов не услышал – значит, тетя Шура не ушла. Да и попрощалась бы она перед уходом. И что они, спрашивается, молчат?
– Да, не надышится, – услышал он наконец. – А я ведь тебя, Степанид, попрекну.
– И правильно, Шур. Попрекни. Не права я была. И сами они на паренька не нарадуются, и мальчишка у них вырос хороший. Так ведь кто бы подумал, Шур! От такой-то мамаши…
– Да что ж мамаша? Видать, все дело в воспитании. А может, у него папаша правильный был, мы же не знаем.
– И не узнаем никогда, – подытожила Степанида. – Сколько народу-то, прости господи, через нее прошло! Поговаривают, что и Митька Трофимов наш не брезговал к ней заглядывать.
– А, да все они, кобели, хороши! Ладно, хоть не увидим мы ее больше.
– А куда она делась-то, так и не узнали?
– Да кто ж скажет, Степанид? Никто и не знает. Я так полагаю, что она сама никому и не сказалась. Ты подумай – после того, как она ребенка в роддоме оставила, ей ведь в райцентре житья не стало. Мне Елена рассказывала, которая учительница, что ей на доме неприличные слова написали, да не просто там мелом или краской, а дерьмом собачьим!
– Да ты что?
– Точно тебе говорю. Ей ни в магазин зайти нельзя было, ни на почту – всюду люди плевались.
– И правильно! – неожиданно сурово произнесла Степанида. – Так ей и надо! Подумать только – от родной кровиночки отказаться! Ну, наблудила, ребеночек-то чем виноват? Не могу я понять, Шур… Проклятая она, ей-богу, проклятая!
– Ну, для мальчишки-то ее все лучшим образом повернулось. Так что зря ты Машу и мужа ее отговаривала. А они молодцы – и по-своему все сделали, и живут – не печалятся. Дай им бог всего за доброту их! Ну, пойду я, загляну к ним.
Витька, затаивший дыхание, услышал шаги, стук калитки, а потом скрип двери. Значит, все ушли со двора. Он выдохнул, соскочил с поленницы и, пригибаясь, бросился бежать через огород, не обращая внимания на дождь.
На следующий день они шли к Ветлинке молча и торопливо. Опять собирался дождь, и Сенька с Мишкой, чтобы не отменять поход, предложили расставить палатку. Конечно, палаткой это сооружение только называлось – восемь шестов, воткнутых в землю, да брошенная на них пленка от старого парника, дыры на которой закрывались сосновыми ветками. Места получалось немного, но от дождя
