отвиснет, – подумала она. – Если что-то случится, я его даже вытащить не успею, – тут же мелькнула другая мысль, и сразу сменилась третьей: – Ничего не случится!»
Баню она затопила жаркую, как попросил Витя. Побрызгала на печку чуть-чуть эвкалиптового масла и вспомнила, что у нее куплено еще одно, с забавным названием «Шизандра», которое очень рекомендовала мама. Тоня выскочила в предбанник и стала шарить в пакете. Ну конечно, забыла – пузырек дома, в ящике стола. Она заколебалась, бежать за ним или нет.
– Тонь, ты чего? – Виктор уже почти разделся и теперь с удивлением смотрел на озадаченное лицо жены.
– Понимаешь, масло ароматическое дома оставила. А масло такое хорошее, тонизирующее.
– Раз тонизирующее, то беги, а то я уже разделся. И очень жду, когда ты сделаешь то же самое.
Он улыбнулся, и Тоня улыбнулась в ответ.
– Без меня не начинай, я быстро! – Накинула дубленку и выскочила из бани.
Дома она выдвинула ящик и схватила темный пузырек. Не удержалась, понюхала крышечку. Пахло чем- то свежим, сильным, слегка дурманящим. Она вспомнила тело мужа и слегка покраснела. Торопясь, выскочила на крыльцо и начала проворачивать ключ, но замок, как назло, никак не хотел закрываться. Тоня потерла покрасневший палец, рассерженно глядя на дверь. Опять заедало! Ведь сколько раз Вите говорила, что он слишком тугой для нее. Надо бы попросить Женьку с дверью повозиться… Витя там ее ждет… Быстрее, быстрее!
Она вынула ключ, сунула его в карман и бросилась бежать к бане.
– Итак, братцы-кролики, – Коломеев пробежал взглядом по лицам, отметив, что в семействе Прокофьева, судя по лицу парнишки, улучшений не наступает, – что мы с вами раскопали? Раскопали мы историю Ольги Сергеевны Орловой, так неумело пытавшейся подставить нам собственного сына. Михалыч, расскажи в двух словах ребятам.
– Значица, вот что надыбали, – начал Михалыч. – Дамочка наша, Орлова, личность судимая. Два года назад обвинялась в доведении до самоубийства.
– Кого? – поднял на него воспаленные от бессонницы глаза Прокофьев.
– Не перебивай старших, – назидательно произнес Михалыч и продолжил: – Так вот, в доведении до самоубийства. Работала она учительницей в девяносто восьмой школе славного города Москвы и, зачитываю, будучи классной руководительницей седьмого «А» класса, систематически изводила учащуюся данного класса Парфенову Олесю, высмеивая ее перед классом, занижая оценки и критикуя ее поведение. Кроме того, неоднократно применяла в отношении Парфеновой физическое насилие – ударяла ее линейкой по рукам, а также, по свидетельству одноклассников Олеси, поощряла оскорбления в адрес Парфеновой. В результате после получения неудовлетворительной оценки по итогам третьей четверти, а также после беседы с Орловой О.С. Парфенова покончила с собой путем повешения, оставив предсмертную записку, из коей следовало, что учительница предложила ей уходить из школы, а в противном случае угрожала исключением.
– Ни хрена себе учительница первая моя! – прокомментировал Артем.
– Да, дамочка милая, – согласился Коломеев. – Короче, был суд, ей дали два года условно.
– Что ж не посадили?
– А то ты наши суды не знаешь! Понятно, из школы мадам ушла, а сынок родной привез ее в деревню и оставил жить. Квартира городская принадлежит ему, и Орлов-младший, по всей видимости, мамаше поставил ультиматум – сиди, мол, судимая, в деревне, и носа в столицу не показывай. Ну а заодно он поимел загородный дом для своих отпрысков.
– Бизнесмен двоих детей воспитывает без жены, – добавил Михалыч. – На все лето их в Калинове оставлял, да и на выходные привозит. Чего тут везти-то, час от города.
– Но сына, видать, мамаша возненавидела крепко, – покачал головой Коломеев. – Надо же придумать: дом он хотел у Чернявского отобрать и на все был готов. В общем, крутая тетка. Побеседовали с ее сыном, кое-что выяснилось. Она, оказывается, его незаметненько так настраивала, что в деревне его все за дурака держат, а главный заводила – Виктор Чернявский. Надеялась, видимо, что сын пойдет с обидчиком разбираться, да как-нибудь и подставит себя.
– Глупо, – пожал плечами Артем.
– Глупо не глупо, а он именно так и собирался сделать. Он вообще мужик странный, неприятный очень. С ним разговариваешь, и хочется подальше отойти. Но тетку и хирурга он не убивал.
– Так, может, сама мадам убийца? – подал голос Прокофьев. – А что, если она совсем свихнутая, а? Все получается! Девчонку до самоубийства довела, сын отправил в деревню, а хотелось обратно в город вернуться, ну и задумала подставить его по полной программе. Она ведь постоянно в деревне живет, у нее возможность точно была.
– С психикой у нее, пожалуй, нелады, но что она – убийца… Чтобы сына подставить? Нет, как-то уж слишком глупо. Ты лучше скажи, что там у нас со свидетелями по смерти младшего Басманова?
– А ничего у нас там со свидетелями нет, Иван Ефремович. Столько времени прошло, люди уже ничего не помнят, кроме того, что сгорел такой алкоголик – Сенька Басманов.
– Любопытно мне, – неожиданно заговорил Михалыч, – а чего он из своей деревни в город подался? Ну, сестра, я понимаю, – замуж вышла, то-се. А он-то чего? А если переехать хотел, то почему дом не продал?
– Насчет дома не знаю, а вот что с ним в деревне случилось, сказать могу, – задумчиво произнес Коломеев. – Степан вот только второго дня обмолвился – к слову пришлось. У меня, говорит, такое ощущение, точно призрака увидел, а где – не помню. Вот, наверное, так же и у Басманова было, только похлеще, потому он и удрал. Там странная история получилась. Вернулся Басманов в свой дом, прожил около недели, а потом притопала к его дому эта бабка, Антонина. Походила кругами, руками помахала и ушла. На следующий день опять явилась. А после этого Сенька вроде как крышей начал ехать. То призраки ему чудились, то соседей разбудил – пожар ему примерещился… В общем, не в себе был парень. Думали – пьет, до белой горячки дожился, но Капица говорит, что не в том дело было. Короче, как ему во второй раз пожар привиделся, он вещи собрал и на следующий день уехал. Больше его в Калинове никто не видел.
Наступило молчание. Наконец Михалыч выразил общее мнение:
– Ну и хрень!
– Да, у них там какой-то Бермудский треугольник, в том Калинове, – поддержал его Артем. – Сплошные загадки. Одного не могу понять: зачем убийце какие-то стишки понадобилось подбрасывать?
– Ты не забывай, с каким психом имеем дело, – напомнил Коломеев. – Вторую жертву помнишь? Вот то- то и оно. Черт, опять мы упираемся в Басмановых! У кого, кроме них, ключ от дома мог быть? Ведь пришел кто-то, дверь своим ключом отпер, а потом еще за листочком возвращался, если, конечно, Чернявская его не потеряла. Сереж, ты проверил, не сидел ли кто вместе со старшим Басмановым?
– Проверил, Иван Ефремович. Никто.
– Черт возьми! Куда ни упремся – везде тупик. Чего-то мы недоглядели, братцы-кролики. Что-то мы упустили…
– Я вот что подумал, – несмело начал Прокофьев. – Сидеть не сидел, но, может, к нему приходил кто-то из тех, кто сейчас в Калинове живет? Может, если журнал посещений проверить, что-то и всплывет?
– А ведь мысль, – поднял голову Коломеев. – Хоть и тоненькая, да ниточка может оказаться. Так, Михалыч, тебе задание. И быстро, лады? Кто, когда, сколько раз с Басмановым виделся. Может, хоть здесь наловим чего-нибудь.
Сенька держал сестру за руку, чтобы она не боялась. Хотя на самом деле страшно было ему. Страшно от звука гулких шагов по коридору, от серо-зеленых стен, от какого-то непонятного запаха… Он подумал о том, что Мишка будет жить здесь шесть лет, и его передернуло. «А ведь меня могли бы… тоже…» Он побледнел и сжал Женькину руку.
– Ты что? – дернулась Женька. – Сень, не бойся.
– Да не боюсь я…
Когда Мишку ввели, Женька кинулась к нему и повисла на шее, а Сенька задержался, неловко топчась позади нее. Он чувствовал себя как-то странно из-за того, что Мишка входил в эту комнату без окон, а они с Женькой ждали его.
