Крысолов заставил себя вернуть воспоминания туда, где они лежали, словно затхлая рухлядь в рассыпающемся сундуке, а сам обратился мыслями к предстоящему делу. Ну что же, он позволил городу познакомиться с собой. Теперь предстоит самому познакомиться с городом.
Сперва он снял цветное платье, аккуратно свернул его и спрятал в мешок. Затем крикнул трактирщика и потребовал начищенное медное или серебряное блюдо и теплой воды.
Конечно, серебряного не нашлось – откуда в этом трактире взяться серебру? Плешивый хозяин принес медное блюдо, кувшин с водой и протянул постояльцу, избегая смотреть на него.
– Верну тебе все, кроме воды, – пообещал Крысолов и закрыл дверь перед его носом.
Наверняка тот решил, что теперь на его блюдо наведут крысиную порчу, а то и что-нибудь еще похуже. Но утварь нужна была Крысолову совсем для другого.
Сев перед окном, он поставил блюдо наклонно перед собой, рассмотрел свое отражение в нем и принялся сбривать бороду. Клочки спутавшихся волос падали вниз под взмахами ножа, и любопытный Ушастый обнюхивал их, а потом толкал лапами перед собой, словно клубки перекати-поля. Зверек развлекался до тех пор, пока Крысолов, подняв его под брюшко, не сунул охотника в коробку.
– Это ненадолго, – пообещал он, опуская крышку над крысой, укоризненно смотревшей на него. Ему самому жаль было запирать Ушастого в его временной тюрьме, но иначе поступить было нельзя: с местных жителей могло статься разорвать чужака, бродящего по улицам их города с крысой на плече.
Рубаха, простецкие штаны, выбритое лицо – теперь он ничем не привлекал к себе внимания. Разве что кожа под сбритой бородой была белой, но он сильно потер ее и ощутил, как она загорелась и покраснела под его шершавыми ладонями. Прежде чем уйти, он спрятал коробку с Ушастым в мешок, хотя подобная мера предосторожности была излишней: ни хозяин, ни его глупая жирная жена, ни служанка, что бегала вверх-вниз по деревянной лестнице, не осмелились бы зайти в его комнату. Он словно был разносчиком заразы, что оставалась и на его вещах, и в том месте, где он побывал.
Подумав про заразу, Крысолов вспомнил слова нищего о черной смерти и похвалил себя за то, что не забыл расспросить его об этом. Правда, что-то подсказывало ему, что он еще увидит старого побирушку, клянчащего подаяние и пугающего народ фальшивыми язвами.
Из трактира ему удалось выйти незамеченным, не прилагая к тому особых стараний, и он побрел по узким извилистым улицам, незаметно осматривая город взглядом охотника. Каменные дома, слипшиеся друг с другом… Он знал, какие мешки подвалов скрываются под ними. Под его ногами от утоптанной сухой земли поднималась пыль – мощеной была лишь та дорога, что вела от главных ворот к площади собора. Стоило отдать должное жителям Хамельна – такого чистого города он никогда не видел. Крысолов побывал во многих городах, и везде царили грязь, зловоние и нечистоты – оттого он предпочитал деревни и хутора.
В мечтах ему иногда виделось, что он оставляет те места, где бродил последние годы, истребляя крыс, и уходит по дороге на юг. Что ждет его там, на юге, он не знал, но с усмешкой над самим собой думал, что это неплохой конец истории: «И ушел по дороге на юг…» Иногда ему становилось скучно, и он принимался рассказывать Ушастому одну выдумку за другой: о том, как они встретят Крысиного Короля и уйдут от него с мешком золота, и о том, как найдут клад в лесу, и прочие сказки… Каждая из них заканчивалась словами «И ушел по дороге, которая вела на юг».
Несмотря на удивительную чистоту, улицы города были темны и безрадостны. Вторые ярусы построек выдавались далеко вперед над нижними – так далеко, что порой два дома, стоящие один напротив другого, сталкивались окнами и стенами, будто борцы, тщетно пытающиеся одолеть друг друга. Солнечные лучи не могли проникнуть вниз, и свет не попадал туда, где шел Крысолов, будто он двигался по подземелью. Лишь на площадях дома расползались в разные стороны, неохотно раздвигались, освобождая место церкви, рынку либо сторожевой башне. Но стоило чуть углубиться в лабиринт домов, как они снова угрожающе нависали сверху, закрывая небо.
Он по-прежнему не видел в городе признаков бедствия. Кое-где нога его ступала на дощатый настил, но и под досками не пищали крысы, не мелькали темные шкурки, не пахло тем особенным запахом, который они всегда приносили с собой, когда их было много. «Почему же они не появляются днем? Почему??»
Он кружил по городу, исхаживал одни и те же улицы, возвращался туда, где уже был, – и запоминал, запоминал, запоминал. Хамельн отпечатывался в его памяти, и, закрыв глаза, он уже видел его мысленно почти целиком – изъеденный ходами улиц каменный муравейник.
Наконец он вышел на главную площадь и остановился неподалеку от собора. Возле него стояла статуя, которую он сперва не заметил, – каменный воин, опирающийся на меч. «Не очень-то вышло у тебя защитить свой город. Поглядим, что сможет сделать бедный крысолов…» Он обошел собор вокруг, внимательно рассматривая кладку и время от времени наклоняясь низко к земле, поднялся по выщербленным ступеням, края которых блестели в лучах солнца, будто натертые маслом, и зашел внутрь.
Прохладная громада церкви накрыла его, будто распахнутыми крыльями, и, замерев перед колоссальным пространством, не уступавшим по размерам площади, что осталась снаружи, он широко раскрыл глаза, глядя туда, где далеко в глубине собора мерцали огоньки свечей.
Но не благоговение и не восторг овладели им. Он почувствовал крыс.
Да, теперь он почувствовал крыс! Под его ногами, в глубине камня, что-то происходило – какое-то дрожание, шевеление, и хотя сюда не доносилось ни единого звука, казалось, приникни ухом к мозаичному полу – и услышишь рев, подобный реву свергающейся со скалы реки. Он представил, сколько же провизии должно быть внизу, чтобы кормить такую ораву в течение нескольких дней, и с глухой злобой подумал, что епископ сделал все, чтобы крысы как можно дольше не покинули Хамельн. Пожалуй, они могут не соблазниться его приманками с ядами, отъевшись на жирном мясе и отборной рыбе…
Но если не яды, то что же?»
Глава 7
«Четыре человека… четыре человека… – В голове у Бабкина уже битых пятнадцать минут вертелись эти два слова да скороговорка: – «Четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж». Тьфу».
Он устал. Допрос клиентов Перигорского Сергей закончил полчаса назад и теперь сводил в одну таблицу показания, сверяя их друг с другом по времени. Пока расхождений не было. Положение несколько облегчало то, что один из клиентов, ресторатор, в субботу ожидал важного звонка и потому носил с собой телефон, упакованный в водонепроницаемый чехол. Время от времени он доставал его и просматривал сообщения, заодно машинально отмечая время. По этим точкам и можно было хотя бы примерно попытаться установить, кто из подозреваемых где находился в момент убийства.
Но это ничего не давало, как и утверждали оперативники. Фактически, подумал Бабкин, он сделал бесполезную работу, потому что прошел тем же путем, которым проходили они. И с теми же результатами. Все эти данные имелись у них еще накануне, и можно было не тратить столько времени и сил на то, чтобы выяснить уже ясное.
Бабкин отпил остывший кофе из маленькой чашки, которую неудобно было держать в руке, да и напитка в ней хватало всего на пару глотков, но звать кого-нибудь, чтобы ему приготовили новую порцию, казалось неловко. Он всегда стеснялся в таких случаях и чувствовал себя нелепо, хотя никто, глядя на него, не догадался бы об этом. Конечно, можно было отправиться на поиски кофе самостоятельно – наверняка где- нибудь неподалеку обнаружился бы подходящий агрегат, – и Бабкин уже почти решился сделать это, но затем вспомнил двух наяд, у одной из которых Макар вытащил бутылку с водой, и передумал.
Перед беседой с клиентами он еще раз внимательно просмотрел их досье и предположил, что ожидает его в каждом случае. Актер станет истерить, Коцба замкнется, чиновник будет цедить слова сквозь зубы, а грузин сыграет роль рубахи-парня. Однако вышло не совсем так.
Аслан Коцба – первый, с кем встретился Бабкин, – шутил и вел себя непринужденно, как будто не сидел вторые сутки в «Артемиде» из-за смерти женщины, регулярно исполнявшей его прихоти.
– Я к ней заходил, да… Нет, не заплывал – шел через дверь. А плавали мы с Вано наперегонки, вверх- вниз, вверх-вниз! Он у нас горячий южный человек, проигрывать не любит, так что три раза сплавали, пока он не убедился, что точно проиграл.
Аслан удовлетворенно улыбался, щурил черные глаза.
– Что? Ну зачем глупости спрашиваешь! Конечно, жалко. Мика красивая была, интересная… Как пришел, так и заходил к ней, но ненадолго. Нет, время тебе не скажу, я здесь за стрелками не смотрю.
