жизни нет и Сергей скоро вернется в пансионат, но я все равно чувствую себя как человек, потерявший единственного друга.
Олег сегодня тоже молчит и зыркает на всех исподлобья. Клара Ивановна то и дело поджимает губы, и видно, что сиделка чем-то сильно озабочена. Я поставила перед ней стакан свежевыжатого морковного сока вместо яблочного, который она предпочитает по утрам – Клара Ивановна выпила и ничего не заметила.
Но больше всего меня поразили Григорий с Лидией. Последняя вышла вчера к завтраку с заплаканным лицом. Клара с утра объявила «английский» день, и все мы прислуживали ей в костюмах, так что Лида выглядела горничной, совращенной богатым бездельником. Расстройство ее было так велико, что она даже не смогла выговорить стихи по случаю праздника. От каждого звука наша поэтесса вздрагивала, а когда в дверь постучал забежавший на минуточку доктор, Лидия вскрикнула.
Услышав это, Клара Ивановна вышла из задумчивости и возмутилась в своей обычной манере, пригрозив, что доберется до причины ее невроза. Лидия затряслась как лист и, кажется, пришла в полное смятение, но тут Григорий внезапно встал на ее защиту. Григорий, которого хлебом не корми, дай поиздеваться над сестрой! Григорий, лучше остальных умеющий угодить Кларе и считающийся ее любимчиком! Он вдруг вскочил и заявил, что никто не посмеет при нем издеваться над слабыми, что подло пользоваться уязвимым положением женщины и что все совершают ошибки, но многих на это вынуждают!
Выступление его было немножко невразумительным, зато эмоций хватало в избытке. Гриша напоминал лохматого черного скотч-терьера, а Клара Ивановна – крысу, и он нападал на нее, свирепо оскаливая зубы и рыча. Мы все онемели от его напора. Больше всех изумилась Лидия, но и Клара опешила и поспешила отозвать свои войска. Гриша вышел победителем.
Сегодня он снова рядом с сестрой: ухаживает за Лидой, воинственно оглядывает всех нас. Что их объединило? Не завелся же и в самом деле у нее любовник, бросивший Лиду на пятом месяце беременности?
Последние два дня все не в своей тарелке, и у меня недобрые предчувствия. Мне представляется человек, вокруг которого неумолимо собирается смерч, а он видит предвестники его появления, но не знает, как их трактовать. Зеркало трясется в раме, внезапно лопается веревка с бельем, падает японская ваза, десять лет простоявшая на комоде… А человек собирает осколки вместо того, чтобы бежать прочь, прочь, как можно дальше, пока от него самого и всей его жизни не остались мелкие кусочки, затянутые в безумный вихрь.
Мне нужно скорее сбежать из этого дома, сбежать хотя бы на день! Олег поглядывает так, что меня охватывает дрожь, потому что я не могу понять, что он задумал. Я боюсь оставаться с ним один на один. Но, к счастью, сегодня – такой исключительный день, когда я могу не возвращаться до вечера. Пускай он остается один и пишет свои устрашающие картины с черной водой и белыми глазами, глядящими из нее! Если мой муж что-то и задумал, это случится не сегодня.
Когда Сергей открыл глаза, в комнате плавал туман. Все вокруг заволокло, и он не мог разглядеть ни дивана, ни двери. Стоило ему оторвать голову от подушки, как в затылке изнутри глуховато постучали молотком: тук-тук, тук-тук, и Бабкин охнул.
В ответ на этот звук из тумана послышался жизнерадостный голос:
– О, проснулся! Где тут у вас раздают завтраки? Предлагаю поторопиться, пока все не разобрали.
Мимо Сергея прошлепали босые ноги, что-то упало, и возле крана раздалось бульканье.
Бабкин закрыл глаза и снова открыл. Туман никуда не исчез.
Он нащупал на стуле джинсы, ощущая, что рука подрагивает. Ему остро захотелось курить, так сильно, что даже пересохло во рту. Одну сигарету… Одну… И ему сразу станет легче!
– Макар, – хрипло позвал он в туман. – Макар, у тебя закурить есть?
Бульканье прекратилось. Две секунды в комнате висела тишина, а затем голос Илюшина прозвучал совсем рядом:
– Что случилось?
– Да покурить захотелось…
– Серега, что случилось? – настойчиво повторил Макар.
Бабкин сделал над собой усилие и произнес, стараясь держаться спокойно:
– Похоже, я ослеп.
Они выехали с территории пансионата под бравурную музыку, доносившуюся от главного корпуса.
– Праздновать начали с утра пораньше, – заметил Сергей. – День «Рассвета», елы-палы!
– Это называется не ослеп, а «посттравматическая слепота», – сказал Илюшин. – Не паникуй. Через сорок минут будем в больнице.
Он резко вывернул руль, машину занесло, и Бабкин почувствовал, как они кренятся вправо.
«Если доедем», – хотел сказать он, и вдруг в тумане что-то мелькнуло. Знак. «Дом отдыха „Рассвет“. Он мигнул и отчетливо увидел уносящиеся назад ели, машущие лапами.
– Ельник проехали? – осторожно спросил он.
Макар глянул в зеркало и кивнул. Потом, спохватившись, сказал вслух:
– Да, ельник.
– А сейчас поле? – уточнил Бабкин через пару минут.
Илюшин коротко взглянул на него и снова кивнул, но на этот раз промолчал.
Долгий облегченный выдох – и Сергей выругался вполголоса. Но это была не злая, а успокоительная ругань: так бранятся, оступившись с моста – и удержавшись на самом краю.
– Все видишь? – спросил Макар, сосредоточенно следя за дорогой.
– Нет. Но все, что вблизи – вижу.
Бабкин едва не рассмеялся от радости.
– Больше всего слепоты боюсь, – признался он. – Слушай, зрение вроде почти вернулось. Может, вернемся?
– Нет уж, – отрезал Илюшин. – Поедем в больницу, и будешь говорить с врачом. Он, вроде бы, мужик вменяемый.
Сергей поспорил еще немного, но, поняв, что на этот раз Макар уперся, махнул рукой. С каждой минутой туман рассеивался, и он был уверен, что к моменту приезда в больницу будет видеть не хуже, чем обычно.
Так и вышло. В обшарпанном приемном покое, где кроме них ожидал своей очереди, охая и кряхтя, неряшливый подвыпивший старик, Бабкин осмотрел все и убедился, что тумана больше нет. Молоденькая, до смешного строгая медсестра, преисполненная сознания собственной важности, велела им ждать доктора, и сыщики заняли дальнюю скамейку возле окна.
– Давай пока составим план, – предложил Сергей, наблюдая за солнечным зайчиком на зеленой стене. Зайчик скакал туда-сюда и был похож на одуванчик, сорвавшийся со стебелька и умчавшийся в свободный полет.
По странной ассоциации Бабкин вспомнил о Лилии Чайке. «Прыгает, наверное, в мешке, бедная… или на что там ее подписала Григорьева?»
– План – это хорошо, – отозвался Макар, что-то чертивший в блокноте. – Правда, я без всякого плана собирался съездить и побеседовать с твоим этим, как его, Мерзляевым. Пока ты общаешься с доктором на предмет того, понадобится ли тебе в ближайшие десять лет собака-поводырь.
– Мерзляев – это из фильма. А здешняя гнида – Мурзоев. Черт, ты меня сбил с мысли! Крутилось ведь что-то важное, что мы вчера не договорили… Снова забыл! А все ты со своей собакой-поводырем.
– Ладно, попробуй вспомнить, – миролюбиво предложил Илюшин, не прекращая рисовать. Заглянув в блокнот, Бабкин увидел что-то вроде разбухшей тыквы. – А еще лучше – давай попробуем сообразить, где Чайка-младший прятал девиц.
– И кто помогал ему вытащить меня из сарая. Неужели они все вместе заодно, а? Нет, конечно, Гейдманы – безумная семейка, но не настолько же!
– Расскажи мне о них поподробнее, – попросил Макар. – Все, что вспомнишь.
Рассказ Сергея превратился в полноценный отчет. Илюшин не прерывал его расспросами, и как-то незаметно для себя Бабкин поделился и тем, как он встретил Лилю в лесу, и как учил ее водить машину, и как она опасалась возвращаться к мужу.
В середине повествования Макар перестал рисовать. Он нахмурился, выбил барабанную дробь по подоконнику. Выложив все, что помнил, Бабкин выдохся и некоторое время сидел молча, ожидая реакции Илюшина.
– Серега, – помедлив, спросил Макар, – скажи мне, а как она выглядит? Жена художника?
Бабкин замялся.
– Ну… невысокая, глаза голубые, волосы такие… светлые, пышные. Маленькая очень…
– Я понял, понял, что маленькая. Фигура у нее какая?
– Худенькая она, вроде…
– «Худенькая вроде», – сердито передразнил Илюшин. – И это описание я слышу от бывшего оперативника! Невысокого роста и худая – а лет ей сколько? Не паспортный возраст, а на вид!
Сергей задумался.
– Зададим вопрос иначе, раз этот поставил тебя в тупик, – снизошел Макар. – Лицо юное? Детское?
– Да, можно и так сказать, – подтвердил Бабкин, все еще не понимая, к чему ведет Илюшин.
И вдруг прозрел.
– Ты что, думаешь… – начал он, поднимаясь, словно вырастая над Макаром, – думаешь, он может…
– Я ничего пока не думаю. Но то, что твой шизофреник выбрал жену, похожую на девочку-подростка, – это несомненно. Да сядь ты, в конце концов! Если он за все годы брака ее не убил, то с чего ему делать это сейчас?
– Ты знаешь с чего, – Сергей все-таки сел. – История повторяется. Там было два похищения, а на третий раз убийство, теперь может быть три похищения, на четвертый раз убийство!
– То убийство, я уверен, не было преднамеренным! – возразил Илюшин. – Случайность, сбой в плане! Мы с тобой только вчера это обсуждали!
– А если мы ошиблись? – прищурился Бабкин. – Если учитель не просто убил девчонку, пытавшуюся сбежать от него, а специально привел ее в лес и забил до смерти? Ведь он не просто так переключился с кукол на живых людей! Что, если ему для получения удовольствия требовалось идти по нарастающей? Ты знаешь, что с серийными маньяками так и бывает.
Медсестра осуждающе посмотрела на двух мужчин.
– У нас шуметь не надо! –
