хотелось послушать, какую характеристику вы ей дадите. Если бы вы сообщили, что Клара Ивановна – загадочная особа и муж у нее погиб при невыясненных обстоятельствах, то я бы сильно насторожился.
Полина осмыслила сказанное и поразилась:
– Так вы подозревали меня? Меня?!
Она набрала побольше воздуха, чтобы высказать Макару все, что думает о нем и его методах.
– Практически нет, – честно сказал Илюшин. – Притворяетесь вы плохо. Хотя нельзя было исключать, что передо мной выдающаяся актриса. Простите, что я вас разозлил. Рассерженные люди плохо контролируют себя. И выдают самые чистые реакции.
– Вот спасибо, – буркнула Полина. – Надоили из меня чистых реакций и уйдете довольный.
– Да, – не стал отрицать Илюшин. – Довольный. Мне было бы жаль, если бы вы проявили меньше пыла и дерзости, защищая вашу повариху.
И ушел. А Полина осталась размышлять, в чем проявились «пыл и дерзость».
– Надо же так выражаться, – бормотала она, складывая шезлонг. – Пыл и дерзость! Гордость и предубеждение!
Полина запрокинула голову в небо и нахмурилась. Ночной ветер все-таки пригнал тучи. Одна – наглая, самодовольная – распласталась низко над лесом и почесывала иссиня-черное брюхо об макушки сосен. Две другие, помельче, заплывали со стороны дороги.
Когда Полина забежала в дом, за ее спиной первые капли уже выбивали фонтанчики пыли из дорожки. Она помнила, что окно в кабинете Анжея почти всегда приоткрыто. «Ой, лужа натечет!» Полина свалила шезлонг под лестницей и помчалась в галерею.
По привычке постучалась, прежде чем войти. Послушала тишину, вздохнула и достала ключи.
Капли уже стекали на подоконник. Полина закрыла форточку. Прежде чем уйти, оглядела кабинет, проверяя, все ли на месте.
Да, все на месте. Даже кое-что лишнее.
На столе невесть откуда взялась фарфоровая собачка: белая, с розовыми ушами. Она сидела на задних лапках и умильно ухмылялась во всю свою фарфоровую морду.
– Это еще что такое?!
Невозможно поверить, что Анжей по доброй воле принес это существо и оставил в кабинете. Полина подошла ближе, озадаченно рассматривая безвкусную вещицу.
Под собачкой лежал сложенный вдвое лист бумаги.
Она никогда не дотронулась бы до него. Но в памяти внезапно всплыли строчки объявления: «Требуется экономка в загородный дом. Любовь к животным обязательна».
Зачем любовь к животным, если в доме Ковальского ни собак, ни кошек?
И почему этот вопрос раньше не пришел ей в голову?
Полина бережно отодвинула собачку и взяла лист.
Из него выпал конверт. С единственным словом – наискось, быстрым небрежным росчерком: «Полине».
«Мне?!»
Волнуясь, она надорвала край конверта и только тут заметила, что он не был заклеен. Внутри оказался тетрадный листок, явно вырванный наспех.
Почерк Ковальского. Буквы сбиваются с ног, налетают друг на друга.
«Здравствуйте, Полина. Да, это письмо адресовано именно вам и никому иному.
Возможно, мне придется надолго уехать. В таком случае я буду лишен возможности лично рассказать вам о некоторых фактах, которые привели к нашему знакомству».
На этом месте Полина прервала чтение.
– Каких еще фактах? – вслух спросила она. – Это о чем?
«Вы не знаете о них. Но мне кажется несправедливым и отчасти даже жестоким держать вас в темноте неведения. Именно поэтому я пишу вам это письмо и оставлю его там, где вы его рано или поздно обнаружите».
Темнота неведения… Нет сомнений: писал Ковальский. Это его высокопарный слог. Полина слышала мягкий бархатистый голос за каждым словом.
И с каждым словом ей все меньше хотелось читать это письмо.
Но выбора не было. Девушка подошла ближе к окну, чтобы падал свет, и расправила листок.
«Чуть больше трех лет назад ко мне приехал клиент, которого я прежде никогда не видел. Он отличался от моих обычных пациентов. Это был не слишком богатый человек, целиком поглощенный одной идеей. Если вы предположите, что он хотел разбогатеть, то ошибетесь. Он был неглуп и понимал, что рост благосостояния всегда ведет к изменению жизни в целом, причем подчас непредсказуемо. А изменять жизнь он не собирался. Она его вполне устраивала.
Но он, как я уже сказал, был одержим одной мечтой. Ему хотелось иметь собственный дом».
Полина выронила письмо из рук. Оно мягко спланировало на пол. С минуту девушка смотрела на него, потом подняла, стараясь унять дрожь в пальцах.
«Я не увидел в этой мечте ничего странного или дурного. Ко мне являлись пациенты с куда более сомнительными желаниями. Необычным показалось лишь одно: мой клиент не желал прикладывать серьезных усилий для осуществления своей мечты. Он опасался, что в процессе „зарабатывания капитала“ – так он выразился – его мечта потускнеет, и в конце концов обладание желанным домом не доставит большого счастья. А ему хотелось быть счастливым. Он объяснил мне, что не желает быть батраком, двадцать лет выплачивающим ипотеку государству и рискующим потерять все по воле случая, который лишит его работы или доходов.
Мне были понятны его устремления. Я подобрал для него ключ. Он поблагодарил и пропал.
Говоря начистоту, я забыл о нем сразу же, как он покинул мой кабинет. Его случай казался мне тривиальным. И когда не так давно он появился и попросил о встрече, я был удивлен и обеспокоен.
Но оказалось, что клиент приехал с благодарностью.
Мне и самому было интересно, как сработал ключ. Что сдвинулось в окружавшем его мире так, что это привело к желанному приобретению? На него упало наследство? Мне думалось, что дело не в этом. И, как выяснилось, я не ошибся.
Мой пациент не сменил работу на более денежную, не выиграл в лотерею. Он всего лишь встретил девушку, владевшую большой квартирой (что для него равнялось целому состоянию). Он рассказал, лучась радостью, что девушка была молода и весьма наивна. И что когда он узнал ее ближе, ключ, данный мною, проявил свои возможности. Ему открылось, что нужно делать».
Полине пришлось сесть на подоконник, чтобы читать дальше. Ее трясло, словно в лихорадке. Молода и весьма наивна… Молода. Весьма наивна.
«Мой пациент проявил предусмотрительность. Он действовал шаг за шагом, постепенно, опасаясь спугнуть девушку. Но ключ поддерживал в нем веру в успех. Он был убежден, что это его амулет.
В итоге он добился, чего хотел. Умело подогревая в своей подруге влюбленность, он уговорил ее вложить все средства в приобретение дома для него. Но сделал это с таким расчетом, чтобы в будущем она не имела прав на его собственность.
Получив желаемое, он немедленно выгнал ее, сочтя, что больше она ничем не может быть ему полезна. Она не заподозрила ни мошенничества, ни обмана.
Теперь он сидел передо мной и упивался своей находчивостью. Ему нужен был человек, способный оценить оригинальность замысла. Кто лучше меня годился на эту роль? Меня, давшего ему ключ! Ведь именно ключ навел его на мысль воспользоваться другим человеком как инструментом.
Выслушав его рассказ, я ужаснулся.
Не стану скрывать, что желания моих клиентов мне практически безразличны. Как и путь,
